Мы поехали в тот же день. Зинаида Николаевна, увидев нас в окно, вышла навстречу:
— Борис, он просит тебя одного. Иди.
Примерно через полчаса отец с Зинаидой Николаевной вышли к нам из дома.
Помню, когда прощались, Зинаида Николаевна, обычно очень сдержанная, подняв руки, обхватила отца за шею и спрятала лицо у него на груди. Так они простояли некоторое время молча.
«Моим большим и любимым друзьям Ливановым с пожеланием чаще приезжать ко мне. — 3. Пастернак», — напишет она, даря сборник «Стихотворения и поэмы», изданный через пять лет после кончины Бориса Леонидовича.
А то последнее письмо Пастернак сопроводил литографией работы Л. О. Пастернака «Лев Толстой за рабочим столом». Внизу литографского листа:
«Дорогим друзьям Борису Николаевичу и Евгении Казимировне Ливановым с благодарностью за дружно разделенный долгий нешуточный путь, такой счастливый, несмотря на иногда разыгрывающиеся бури и загадки, и не полностью разрешенные.
Б. Пастернак, 6 января 1960 г.»
Когда я спросил отца, о чем был их последний разговор с Борисом Леонидовичем, он мне ответил:
— Мы сказали друг другу: «До свидания».
Эпилог
Ты — вечности заложникУ времени в плену.
Б. Пастернак. Ночь
Евгения Ливанова вспоминала:
«Борис Николаевич привез мне после гастролей из Таллина кожаный альбом, зеленый, с тисненым рисунком. Подарил и сказал:
— Пусть это будет твой альбом для друзей, когда они у нас бывают дома. Если кто захочет — напишет.
Я попросила Пастернака начать его».
И вот что Борис Леонидович написал в альбоме:
«Об этом альбоме
Какое обилие чистых неисписанных страниц, бесподобно переплетенных! Их хватило бы на целую Божественную комедию. Вот и надо наконец начать ее писать, трудами многих рук, сборно, явочно.
Кому, однако, давать эти листы для любезного заполнения? Только, конечно, не носителям громких имен. Этого сейчас слишком много. Мы видели, как они рождались, как их получали, все это было на наших глазах. Знаменитость — самое заурядное современное явление.
Но пусть ставят тут свои подписи имена негромкие, люди, не способные спугнуть своей пошлостью чистоты Вселенной, люди труда, ранних вставаний, люди, стоящие на короткой ноге с жизнью, будущим и природой, люди ясной и определенной судьбы, люди, — каждый со своей драгоценной, лишь после смерти открывающейся тайной, люди, почти сейчас не существующие, люди свободные.
Пусть альбом начнет собой подбор новой исторической породы.
На освящение ливановской дачи Новый дом, как обновленное тело. Новые глаза, новые руки, новые уши. Святится, святится новый Иерусалиме, слава бо Господня на тебе возсия. Смотрите же на мир новыми, выздоровевшими окнами, полнее и вольнее дышите широкой грудью двери. Есть чудные, без кощунства, не для смеха, слова о сошествии Св. духа на апостолов в Пятидесятницу, когда присутствующие, не понимавшие того, что с ними делалось, “изменение язык пианства быть мняху”, а на самом деле “собранным учеником Христовым бысть шум, якоже носиму дыханию бурну, и исполни дом, идете беху седяще, и вси начата глаголати странными глаголы” и т. д. и т. д. Это в высшем смысле как нарочно для Бориса и наших, разной степени людности, встреч в честь и во имя твое, Женичка.
С новоселием, в час добрый.
Б. Пастернак 1955 г.»
Шел 1957 год.
Помню, как по возвращении из Переделкино от Пастернаков мама почему-то шепотом сообщила мне:
— Борис Леонидович сказал, что этот роман («Доктор Живаго». — В. Л.) дороже ему его физической жизни… какой ужас!..
Лицо у нее было перепуганное, страдающее.
Дремучее невежество Хрущева в вопросах искусства было уже хорошо известно. Вокруг освободителя народа от «культа личности» уже роилась компания всяческих проходимцев, старающихся нагреть руки на новой конъюнктуре. Кем-то из этой компании роман Пастернака был представлен Хрущеву как «нож в спину» его гуманистической политике. При болезненном самолюбии бывшего соратника Сталина этого оказалось вполне достаточно. Хрущев — что для него естественно — романа сам не читал. Да и зачем? «Верные люди» вовремя дали «сигнал», и — размахнись, рука, раззудись, плечо! Любителя народных пословиц и поговорок теперь могла остановить только смерть обидчика. Все это понимали близкие друзья Бориса Леонидовича, но их усилия отвести от Пастернака удар пропали даром.
Не могу не сказать еще об одном обстоятельстве, прямо связанном с характером Бориса Леонидовича.
Отказ от Нобелевской премии в смысле психологическом, глубоко личном — это, в сущности, та же история со злополучным архитектором. Став лауреатом Нобелевской премии, Борис Леонидович к своим восхвалителям вне родины уже не чувствовал живого интереса. Его душевные силы сосредоточились на желании скорейшего признания на его родине. Он возжаждал чудесного обращения в свою веру прежде всего тех, кого — и он это знал — можно было заставить «обольститься» Пастернаком только по постановлению партии и правительства. Но чем страшнее была травля, тем больше его душа жаждала чуда признания от никогда не уважаемых и не ценимых людей.
Я весь мир заставил плакатьНад красой земли моей.
Так неужели, в конце концов, и эти «межеумки» не заплачут? Без этой «победы» он не мог чувствовать себя счастливым.
В одно из воскресений снежной зимы 58-го года мы, Ливановы, приехали в Переделкино. Я готовился к первой своей роли в кино и отращивал усы.
Мы шли по дорожке между высокими сугробами. Светило зимнее, яркое и холодное солнце.
Борис Леонидович встречал нас, стоя на обледенелом крыльце. На нем была старая меховая безрукавка, у ног крутились две лохматые собаки.
— Вася! Боже мой… это теперь не Давид Копперфильд, а какой-то… князь Трубецкой!
В этот день Пастернак читал нам «Вакханалию». В середине чтения Зинаида Николаевна резко поднялась и вышла из комнаты.
— Ну Зи-на! — загудел ей вслед Борис Леонидович. — Это же не имеет отношения… это же стихи!
Больше мне не суждено было увидеть Пастернака.
1990 Москва — Николина Гора
Пьесы для драматического театра
Мой любимый клоун
Мелодрама в двух актах, девяти картинах
Спектакль по инсценировке повести «Мой любимый клоун» поставил в 1982 году в Малом театре Виталий Соломин. Он же сыграл главную роль.
Герои моей повести впервые ожили, обретя живую плоть и голоса. Очень важно, что на сцене встретились сразу три поколения актеров: была видна традиционная для Малого театра творческая преемственность, создающая единый исполнительский ансамбль. Играли В. Хохряков и В. Овчинникова, В. Соломин и В. Павлов, А Евдокимова и Н. Валькина, И. Лях и В. Хабаров, другие замечательные исполнители, увлеченные темой пьесы и режиссерским видением Соломина.
Хорошо, что Виталий снял телевизионный вариант спектакля. Может быть, наши внуки смогут увидеть, что когда-то играли их деды и бабушки в декорациях талантливой художницы К. Шимановской.
Действующие лица
Димдимыч, инспектор манежа, или шпрехшталмейстер.
Сергей Синицын, белый клоун.
Роман Самоновский, рыжий клоун.
Алиса Польди, воздушная гимнастка, жена Романа.
Полина Челубеева, артистка цирка.
Баттербардт Владимир Карлович, академик.
Мальва Николаевна, его жена.
Мать Мария, соседка Синицына.
Врач неотложной помощи.
Дежурный врач.
Воспитательница в детдоме.
Михаил Николаевич, по прозвищу Царь Леонид, метрдотель.
Грузчик.
Ванька, маленький мальчик.
Санитары.
Официант.
Действие происходит в Москве, наши дни.
Акт первый
Картина первая
Цирк, рабочее помещение за форгангом.
Полина. Красивая… Леся Баттербардт.
Интересно, почему она его фамилию взять не захотела? Была бы Леся Синицына. Леся — это, наверное, Ольга… Ольга Синицына. Красивая! И познакомилась с Сережей, как и я, в цирке. Только она из публики, а я на манеже работала. Летом, в Саратове. Это теперь так объявляют: «Соло-клоуны Сергей Синицын и Роман Самоновский!» А тогда он опилки глотал один, без Ромашки. В афише писали: «Весь вечер на манеже клоун Сережа».