Читать интересную книгу Преступление падре Амаро. Переписка Фрадике Мендеса - Жозе Мария Эса де Кейрош

– Пусть почувствуют, что неуважение к сутане не проходит безнаказанно, – тихо объяснял Натарио на ухо Амаро.

Соборный настоятель одобрил его кивком; он был чрезвычайно доволен этим взрывом праведного бешенства, которое свидетельствовало о любви к нему набожных дам.

Но доне Жозефе не терпелось. Она схватила «Панораму», обернув руку концом шали, чтобы не оскверниться, и закричала в комнату, где продолжались лихорадочные поиски:

– Ну, нашли?

– Да! Все здесь!

Сеньора Гансозо выбежала в столовую, победоносно держа на весу портсигар, перчатку и носовой платок. Дамы с оглушительным гомоном повалили на кухню. Сан-Жоанейра как хозяйка дома последовала за ними, чтобы посмотреть, что там произойдет.

Оставшись одни, трое священников переглянулись – и захохотали.

– В женщинах сидит какой-то бес, – философски заметил каноник.

– Нет, ваше преподобие, нет! – сделав озабоченное лицо, возразил Натарио. – Я засмеялся только потому, что со стороны все это действительно выглядит несколько забавно. Но чувства наших милых дам заслуживают всяческого одобрения. Они доказывают преданность духовным пастырям и отвращение к нечестивцу… Это прекрасное чувство.

– Да, чувство это прекрасно, – внушительно подтвердил Амаро.

Каноник встал.

– Если бы конторщик попал сейчас к ним в лапы, ли, пожалуй, и его бы сожгли… Я не шучу. Моя сестренка как раз для этого и создана. Торквемада в юбке!

– И она по-своему права! – рассудил Натарио.

– Нет, не могу! Я должен посмотреть на экзекуцию! – не выдержал каноник. – Это надо видеть своими глазами!

Трое священнослужителей отправились на кухню и остановились в дверях. Дамы толпились у очага, освещенные ярким пламенем, отблески которого причудливо играли на шалях и мантильях. Руса стояла перед плитой на коленях и дула изо всех сил на огонь. Переплет «Панорамы» уже оторвали, и почернелые, ссохшиеся клочья страниц, сверкая искрами, взмывали вверх, увлекаемые током воздуха, и кружились среди светлых языков пламени. Только лайковая перчатка не хотела гореть. Тщетно ее подпихивали щипцами в самую середину пламени. Она обуглилась, скорежилась в морщинистый комок, но не воспламенялась. Ее сопротивление выводило старух из себя.

– Все потому, что она с правой руки, совершившей злодеяние! – бесилась дона Мария де Асунсан.

– Дуй на нее, девушка, дуй сильней! – советовал из-за двери каноник, веселясь от души.

– Ах, братец, сделай милость, не зубоскаль над серьезными вещами! – крикнула дона Жозефа.

– Э, сестрица! Или ты думаешь, священник хуже тебя знает, как сжечь нечестивца? Какие претензии, однако! Дуйте посильней! Дуйте посильней!

И тогда, доверившись опыту сеньора каноника, Гансозо и дона Мария присели на корточки и тоже начали дуть. Другие с безмолвной улыбкой удовлетворения следили блестящим, жестоким взглядом за перчаткой, наслаждаясь истреблением нечисти, неугодной господу. Огонь трещал, взвивался с веселой яростью в разгаре своей древней очистительной миссии. Наконец среди раскаленных головешек не осталось ни единого следа «Панорамы», платка и перчатки нечестивца.

В этот самый час нечестивец, Жоан Эдуардо, сидел у себя в комнате на кровати и рыдал, вспоминая Амелию, милые вечера на улице Милосердия, и думал о чужом городе, куда ему надо уехать, и о том, что придется заложить в ломбард одежду, и спрашивал себя, за что с ним поступили так жестоко – с ним, работящим, незлобивым человеком, беззаветно любящим свою Амелию?

XV

В следующее воскресенье в соборе служили торжественную мессу с певчими, и Сан-Жоанейра с Амелией отправились туда через Базарную площадь, чтобы захватить по дороге дону Марию де Асунсан: в рыночные дни, когда на улицах толпилось много «простонародья», дона Мария не выходила из дому одна, боясь, что у нее украдут какую-нибудь драгоценность или оскорбят ее целомудрие.

Действительно, в то утро крестьяне из окрестных приходов заполнили Базарную площадь: мужчины стояли кучками, запрудив всю улицу, торжественные, чисто выбритые, в накинутых на плечи куртках; женщины ходили по двое, на их тугих корсажах ослепительно сверкали золотые цепочки и сердечки; в магазинах лавочники суетились за прилавками, где пестрели косынки, платки, ленты; в переполненных трактирах стоял громкий говор; на базаре, среди мешков с мукой, глиняной посуды, корзин кукурузного хлеба, шел нескончаемый торг; народ теснился около лотков, где сверкали зеркальца, покачивались связки четок. Старухи торговали домашним печеньем, разложенным на лотках; на каждом углу нищие, стекавшиеся в город по случаю праздника, жалобно тянули «Отче наш». Дамы, все в шелку, с постной миной спешили к службе. Под Аркадой толпились господа в новых парадных сюртуках, наслаждаясь воскресным днем и дорогой сигарой.

Амелия привлекала к себе все взоры; сын сборщика налогов, известный сорвиголова, даже воскликнул довольно громко в группе мужчин: «Вот это красотка!» Обе дамы, ускорив шаг, уже сворачивали на Почтовую улицу, когда навстречу им откуда-то вывернулся Либаниньо, в черных перчатках и с гвоздикой в петлице. Он не видел их с самого «покушения на Соборной площади» и сразу заверещал:

– Ох, милашечки, беда, да и только! Ах он злодей!

Либаниньо стал рассказывать, что захлопотался в эти дни и только нынче утром смог вырваться к сеньору соборному: «наш святой падре» принял его сердечно, он как раз переодевался к мессе; Либаниньо полюбопытствовал взглянуть на поврежденное плечо, но, благодарение Богу, на нем нет даже самой маленькой царапинки… Жаль, они не видели, тело нежное, белое… Ну, прямо тебе архангел!

– А только знаете, милашки? Ведь у него большие неприятности!

Мать и дочь встревожились. Что такое, Либаниньо?

Оказывается, кухарка соборного настоятеля, Висенсия, уже несколько дней жаловалась на недомогание, а сегодня утром ее отвезли в больницу. Горячка!

– И наш святой остался, бедняжка, без прислуги, без всякого ухода! Можете себе представить? Ну, сегодня еще как-нибудь, сегодня он обедает у каноника (каноник тоже зашел к соборному, дай Бог ему здоровья!). А завтра? А послезавтра? Правда, у него сейчас сестра Висенсии, Дионисия… Только, милашечки мои, ведь эта Дионисия… Я ему так и сказал: может, она самая настоящая святая, но репутация… хуже нет во всей Лейрии! Совсем пропащая бабенка, в церковь ни ногой. Я уверен, что сеньор декан был бы очень, очень недоволен!

Обе сеньоры согласились, что Дионисия – женщина, которая не ходит в церковь и когда-то выступала в живых картинах, – совсем неподходящая прислуга для сеньора падре Амаро.

– А знаешь, Сан-Жоанейра, что ему надо сделать? Я так сразу подумал и сказал ему: надо опять перебраться к тебе. У тебя у одной ему будет хорошо; вокруг – любящие сердца, которые позаботятся и о его белье, и об одежде; ты уже знаешь его вкусы, в доме порядок, благочестие… Он не ответил ни «да» ни «нет», но по лицу видно, что нашему падре смерть как хочется обратно к тебе под крылышко… Ты бы ему предложила, Сан-Жоанейринья!

Щеки Амелии стали такими же пунцовыми, как ее косынка индийского шелка. Сан-Жоанейра ответила уклончиво:

– Нет, мне первой об этом заговаривать неудобно… В таких делах я очень щепетильна… Ты сам должен понять…

– Да ведь у тебя в доме, под твоей кровлей, будет жить святой человек! – с жаром сказал Либаниньо. – это чего-нибудь да стоит! Все были бы довольны. Я уверен, что сам господь Бог обрадуется. А пока до свиданьица, милашечки, бегу! Не запаздывайте, служба вот-вот начнется.

Обе сеньоры молча пошли дальше. Ни одна из них не хотела начать разговор об этой новой возможности, такой неожиданной, так много значившей. Сеньор падре Амаро может вернуться на улицу Милосердия! Лишь остановившись у подъезда доны Марии, Сан-Жоанейра сказала, дергая за шнур колокольчика:

– Ах, это действительно невозможно: Дионисия в доме у сеньора соборного настоятеля!

– Не говори! Страшно подумать!

Эти же слова сорвались с уст доны Марии, когда мать и дочь рассказали ей о болезни Висенсии и о водворении на ее месте Дионисии. Страшно подумать!

– Я ее не знаю, – продолжала добрейшая сеньора, – даже интересно было бы познакомиться с такой особой: говорят, она грешница с головы до пят!

Тогда Сан-Жоанейра поделилась с ней предложением Либаниньо. Дона Мария с большой горячностью заявила, что мысль эта внушена самим небом! Сеньор падре Амаро вообще не должен был уезжать с улицы Милосердия! Право, стоило ему уехать – и Бог оставил их дом своей милостью… Сколько несчастий! Сначала эта заметка, потом болезнь сеньора каноника, потом смерть старушки, потом эта ужасная помолвка. Ведь еще немножко, и Амелия погибла бы! Какой ужас! Потом скандал на Соборной площади… Их всех словно сглазили! Просто грех оставлять нашего святого без ухода, на попечении этой грязнухи Висенсии. Она даже носки толком заштопать не умеет! Нигде ему не будет лучше, чем у тебя… Не выходя из дому, он получит все, что ему нужно. А для тебя это честь, благодать Божия! Знаешь, душенька, если бы я не жила одна, то непременно забрала бы его к себе! Вот бы где он как сыр в масле катался! Как подошла бы ему эта гостиная!