Читать интересную книгу Современная индийская новелла - Амритрай

— Ну нет, я с этим не согласен. Если любовь настоящая, измены быть не может.

— Это только красивые слова. В жизни по-разному бывает.

Кенчаппа снова принялся за работу.

Рахиман все еще не мог прийти в себя. Беспорядочные мысли сменяли одна другую. Перед его глазами, как кадры киноленты, мелькали картины последних четырех лет его жизни. Ради кого он рисковал жизнью? Ради кого полумертвый от усталости и голода одолел пешком столько тысяч километров? Ради нее… А она отплатила черной изменой… И Карим… родной брат… Ну что ж, если так…

— Мне нужен топор. Не продадите ли?

— Почему не продать? Для того и делаю. Две рупии.

Рахиман вытащил из-за пояса мелочь, отсчитал две рупии, а оставшиеся две аны затолкал обратно.

Кенчаппа выбрал один из готовых топоров.

— Туповат, — сказал Рахиман. — Мне бы поострее.

— Что вы такое говорите? — возмутился Кенчаппа. — Куда острее? Дрова же рубить.

— Все-таки поточите еще.

— Воля ваша.

Кенчаппа подточил топор.

Рахиман поднялся.

— Дом будете смотреть? — спросил кузнец.

— Сегодня нет. Поздно уже. Завтра приду.

Когда Рахиман ушел, Кенчаппа в недоумении покачал головой: «Чудной какой-то. Расспрашивает, расспрашивает, а скажешь — не верит. Тронутый, что ли? И топор, говорит, тупой. Топор как топор. Не головы же им рубить — дрова. Олух царя небесного!»

За деревней был лесок. Рахиман срубил подходящий сук и приладил топорище. Вроде ничего. Он ударил топором по свисавшей вниз толстой ветке раскидистого дерева. Ветка с треском рухнула на землю. Рахиман усмехнулся. Вот это да! Топор что надо. И в руках сила есть.

В Хосахалли Рахиман, расспросив встречных, нашел дом Карима. Дверь была открыта. По дороге Рахиман решил, что сразу же войдет, но теперь вдруг остановился у порога. Карим, изображая лошадь, бегал по комнате на четвереньках. Всадниками были дети, девочка и мальчик. Рядом, поддерживая малышей, чтоб не упали, бегала Унниса. Девочка погоняла лошадь, а мальчик, совсем крошка, весело смеялся. Карим, когда его понукали, звонко ржал и, топоча ногами, припускал еще быстрее. Унниса покатывалась со смеху.

Вдруг игра приостановилась. Унниса подхватила мальчика, а девочку прикрыла краем сари. Карим вскочил на ноги. С минуту все молчали.

— Что вам нужно, дядя? — спросила Унниса.

У Рахимана будто язык отнялся.

— Может, дров нарубить или какая другая работа найдется, хозяюшка? — наконец выговорил он.

— Что вы! Мы люди бедные. Где нам нанимать других! — ответил Карим.

— А-а! — только и выдохнул Рахиман и на негнущихся ногах пошел прочь. Едва он вышел, как дверь закрыли на задвижку.

«Как она счастлива! Как им всем хорошо! Боже, почему ты так жесток ко мне?!» — беспрерывно повторял Рахиман. У пруда он поднялся на насыпь и швырнул топор в воду. Потом сел и, положив голову на руки, закрыл глаза.

На следующий день в пруду недалеко от деревни Хосахалли нашли труп. Никто из жителей не опознал его. Решили, что это бродяга, и так его и похоронили.

Перевод М. Дашко

Т. Р. Суббарая

Земля-кормилица

1

Нежная и легкая, как пух, как истертый в порошок мускус, земля. Стоит только подуть ветру, и летит она легкой пылью, — так при малейшем дуновении сыплется пыльца с облитого вешним цветом дерева. Возьмешь в горсть — мягкая, как птичий пух. Богатая земля!

Для Ханумаппы это не просто клочок земли в три акра, перешедший к нему по наследству от отцов и дедов, это сама мать-кормилица. Умирая, его отец, Сураппа, сказал сыну:

— Ханумаппа, эта земля — мать для нас. Пока она наша, у детей всегда будет рис и молоко. Что б ни случилось, не расставайся с нею.

И прав был Сураппа, знал, что говорил. Пройдет хороший дождь — и можешь не беспокоиться. На полгода обеспечен рисом. А как красива земля во время уборки хлопка! Черная обычно, она покрывается белой кипенью, и только там-сям клочки тяжелых туч, припав к ее груди, клубятся на ветру. А что за огурцы растут на этой земле. Все жители деревни утоляют ими жажду в летний зной. Хлопок, чечевица и горошек, выращиваемые Ханумаппой, славятся во всей округе. В базарные дни от похвал Ханумаппа прямо раздувается от гордости, как коробочка хлопка в пору созревания.

Но, конечно, земля землей, а само собой ничего не приходит. Ханумаппа гордится землей, но и заботится о ней. Это неустанный труд его отца и дедов сделал ее такой мягкой. Рой вглубь хоть на два-три фута — ни камешка не встретишь. И навоз сослужил немалую службу. Три пары волов состарились, работая на ней и унавоживая, чтобы сделать ее пухлой и нежной, как ложе из цветочных лепестков. Рассказывают, что как-то еще при жизни деда — его тоже звали Ханумаппой — случился сильный падеж скота и волы подохли, а как раз пришло время бороновать. Тогда Ханумаппа с сыном впряглись в борону вместо волов и взрыхлили землю. Такие воспоминания наполняли сердце Ханумаппы еще большей гордостью за свою землю.

В этом году мать-земля — одна щедрость. Каждая веточка на кустах хлопка обернулась пушистыми белыми комками. Какой богатый урожай! Рвешь, рвешь — рука устает, а хлопка на кусте не убавляется, словно и не собирал вовсе. Веселое щебетание женщин, убирающих хлопок, их мелодичный смех переполняют сердце Ханумаппы радостью. Уже выросла огромная гора собранного хлопка. Опередив других сборщиков на два шага, идет сын Ханумаппы — крепкий и сильный, как Бхима[96]. Его широкая спина блестит на солнце. Сидя в тени акации и жуя бетель, Ханумаппа смотрит во все глаза и насмотреться не может. Хлопок и сын, сын и хлопок. Что еще надо для полного счастья? Отяжелевшие от зноя и переполнявшей его радости веки Ханумаппы прикрываются, и он, словно испив божественного нектара, погружается в сладкую истому. Ничто на свете не может сравниться с пьянящим напитком счастья!

Не менее счастлив и еще более опьянен и сын, Рамаппа, но счастлив другим счастьем и опьянен другим хмелем. Его руки споро обрывают хлопок, а сердце его — с Ситалакшми, работающей рядом. Когда она смеется какой-нибудь шутке, ее переливчатый смех отдается в сердце Рамаппы серебряным перезвоном колокольчиков.

Иногда она бросает в его сторону быстрый, как молния, взгляд, и он перестает видеть кусты вокруг — будто кто-то взмахнул перед его глазами мечом, вобравшим в свое отточенное лезвие всю слепящую силу солнца. Руки его рвут хлопок. А в сердце только она — чудесный лотос, красующийся на тихих водах хлопкового моря. И сам звук ее имени ему сладостней мелодичных звуков вины[97].

Вдруг Ситалакшми вскрикивает, отдергивает руку от куста и кладет палец в рот. На ее пухлых губах блестит алая капелька крови.

— Что случилось? — испуганно спрашивает Рамаппа.

Ситалакшми молча вынимает палец изо рта и показывает его Рамаппе.

Рядом с кустом хлопка притаилась колючка, и Ситалакшми нечаянно уколола палец о ее острые шипы.

— Подумаешь, колючка, — смеются женщины-поденщицы.

Но Рамаппе не до смеха. Шип, вонзившийся в палец Ситалакшми, впился ему в сердце. Но разве скажешь это? Он только с затаенной нежностью смотрит на Ситалакшми. Цвета спелой пшеницы лицо, раскрасневшееся от работы, влажные, прилипшие ко лбу волосы; в вырезе кофточки видна полная грудь. Рамаппа вздыхает. Ситалакшми бросает на него внимательный взгляд и опять нагибается. Время от времени ее взор снова украдкой устремляется на стройное, словно выточенное из слоновой кости тело работающего рядом Рамаппы.

Но Ханумаппа ничего этого не видит. Перед его полузакрытыми глазами только огромное поле хлопка и крепкий, как Бхима, сын.

2

Ситалакшми нездешняя, из соседней деревни. Из касты наинда[98]. Никто не знает, что заставило ее покинуть родную деревню. Говорят всякое. Ситалакшми — вдова. Но разве может вдовство погасить яркий свет молодости? К тому же она хороша собой. Отсюда всякие слухи. Одни говорят, что после смерти мужа она вступила на дурной путь, и за это каста отвернулась от нее, в деревне ей было отказано в воде и огне, и она вынуждена была уйти. Другие плетут, что муж бросил ее за распутство и ушел куда-то. Третьи в своих домыслах идут еще дальше и уверяют, что, полюбив другого, она отравила мужа каким-то зельем и ей пришлось бежать из родной деревни. Где здесь правда, где вымысел — никто не знает. Сама Ситалакшми ничего не отрицает и ничего не подтверждает. Если к ней слишком уж пристают с расспросами, она только отвечает смеясь: «Язык без костей». Не известно, умеет ли она готовить зелья, но одна улыбка ее уже обладает колдовской силой.

Первой ее жертвой стал Рамаппа. Когда Ситалакшми поселилась в их деревне, ему было двадцать шесть. Ханумаппа давно хотел женить сына, но то по одной, то по другой причине свадьба откладывалась. Отец медлил со свадьбой, а сын сох по женской ласке. И тут прекрасная Ситалакшми покорила сердце Рамаппы. Слухи о том, что ее поведение не безупречно, только разжигали его страсть.