Читать интересную книгу Ожерелье Странника - Генри Хаггард

Я повиновался и тут же очутился рядом с ней.

— Теперь, в темноте, вы — лучший провожатый, чем я, — прошептала она. — Ведите меня, я последую за вами, держась за вашу одежду.

И я отправился вперед, осторожно, не торопясь, как передвигаются все слепые. Так мы шли, пока она не воскликнула:

— Стойте! Здесь снова появился свет. Я думаю, что крыша гробницы, на которой точно такие же росписи, как и на стенах, провалилась. Мы попали в какой-то коридор, от которого отходят длинные галереи, спускающиеся вниз. Здесь полным полно летучих мышей. О! Одна из них задела мои волосы. Олаф, я дальше не пойду. Я боюсь летучих мышей больше, чем духов, больше всего на свете.

Мне пришлось задуматься. И вдруг у меня мелькнула мысль. За спиной у меня была арфа. Я снял ее с плеча и прошелся по струнам. В этом мрачном месте они зазвучали буйно и печально. И тогда я запел старинную песню, которую мы два или три раза исполняли вместе с Хелиодорой в Византии. В ней рассказывалось о юноше, ищущем свою возлюбленную. Песня исполнялась в два голоса, и возлюбленная отвечала куплетом на куплет. Я привожу только те строки из песни, которые помню, и те, что по своему духу переводятся на английский язык. Я спел первый куплет и стал ждать…

Мой свет и рай,

Тебя одну

Прошу — узнай

Мою струну.

Судьбу кляня,

Не хоронись,

Услышь меня

И отзовись!

Ответа не последовало, и я запел второй куплет, затем подождал снова:

Зажгла мне грудь

Любовь к тебе,

Звездою будь

В моей судьбе.

Не спорь со мной,

Не спорь с Судьбой —

Так суждено,

Что мы с тобой

Навек — одно…

И наконец откуда-то издалека, снизу, из глубины огромной гробницы донеслись ответные звуки:

Любовь свою,

Что крепче скал,

В чужом краю

Ты так искал.

Печаль развей,

Ко мне приди,

Прижми скорей

К своей груди.

И тогда я отложил арфу в сторону.

Долгожданный голос, голос Хелиодоры, звучавший откуда-то из стен, спросил:

— Это песни мертвого или живого человека? Если живого, то как его зовут?

— Живого! — откликнулся я. — И зовут его Олафом, сыном Торвальда, и еще Михаилом. Это имя было дано ему в храме святой Софии в Константинополе, где его глаза впервые увидели Хелиодору, дочь Могаса Египетского, которую он теперь разыскивает.

Я услышал звук шагов Хелиодоры, осторожно приближавшихся ко мне, и ее голос произнес:

— Позвольте мне увидеть ваше лицо, тот, кто называет себя Олафом, так как мне известно, что в этих часто посещаемых духами и привидениями гробницах можно услышать поддельные голоса. Почему вы прячете свое лицо, вы, называющий себя Олафом?

— Потому что с этого лица исчезли глаза, Хелиодора. Ирина лишила меня их из ревности к вам, поклявшись, что они никогда больше не смогут видеть вашу красоту. А вдруг вы не захотите подойти достаточно близко к лишенному глаз мужчине в нищенской одежде?

Она смотрела… И я чувствовал этот взгляд. Она заплакала… Я слышал ее рыдания, а затем руки Хелиодоры обвились вокруг моей шеи, а ее губы прижались к моим…

Так в конце концов пришла радость, описать которую я не в состоянии, радость возвращенной мечты.

Прошло некоторое время, сколько, я не знаю, и наконец я проговорил:

— А где же Мартина? Нам пора уходить отсюда.

— Мартина? — изумилась она. — Вы имеете в виду фрейлину, что была у Ирины? Она тут? Если так, то в качестве кого она путешествует с вами, Олаф?

— В качестве друга, лучше которого еще не было ни у одного мужчины, Хелиодора. — друга, оставшегося верным в его бедах и горестях, спасшего от мучительной смерти, рисковавшего своей жизнью, чтобы помочь ему в его отчаянных поисках. Друга, без которого эти поиски были бы безуспешными.

— Тогда Бог наградит ее, Олаф, так как я еще не встречала такую женщину нигде во всем мире и даже не слышала о такой. Госпожа Мартина! Где вы, госпожа Мартина?

Трижды прокричала она, и только тогда с большого расстояния послышался ответ:

— Я здесь, — голос Мартины звучал с едва заметной зевотой. — Я устала и заснула, пока вы приветствовали друг друга. Как хорошо, что мы наконец вас нашли, госпожа Хелиодора! Видите, вот я и привела к вам вашего Олафа, правда, ослепшего, но не имеющего других недостатков в отношении здоровья, сил и положения в обществе.

Тогда Хелиодора подбежала к ней и сначала прижала к своим губам ее руку, а потом поцеловала в губы. Позднее она говорила мне, что глаза Мартины выглядели чрезвычайно странно для глаз человека, спавшего и внезапно пробудившегося: они были мокрыми от слез и покрасневшими. Но если и так, то голос ее нисколько не дрожал.

— Это верно, что вы оба должны благодарить друг друга и Бога, — сказала она, — Который свел вас вместе столь удивительным образом. Я же только преданный вам до самой глубины души друг. Но вам придется еще миновать многие и многие опасности. Что будем делать дальше, Олаф? Станете ли вы тоже духом и будете жить здесь, в гробнице с Хелиодорой? Если так, то какую историю я должна рассказать Палке и остальным?

— Нет, это нам не подойдет, — ответил я. — Думаю, что лучше всего нам вернуться в Курну. А Хелиодора должна будет по-прежнему играть роль духа царской крови — до тех пор, пока мы не сможем нанять какую-нибудь лодку и проскользнуть на ней вниз по Нилу.

— Никогда! — закричала она. — Ни за что! Я не могу больше! Раз мы встретились все вместе, то больше не должны расставаться! О, Олаф, вы не представляете себе, что за жизнь у меня была в продолжение этих страшных месяцев! Когда я бежала от Мустафы, заколов евнуха, присматривавшего за мной, — думаю, что мне можно простить этот ужасный поступок (я почувствовал, как всю ее охватила дрожь, когда она прижалась ко мне), — я бежала, не помню, куда, пока не пришла в себя в ущелье, где и спряталась до наступления ночи. На рассвете я увидела выход из ущелья и мусульман, ищущих меня, правда, они еще находились на порядочном расстоянии. Но это место мне было знакомо. Именно сюда мой отец приводил меня еще ребенком, когда предпринимал попытку поисков мест захоронения своих предков, фараонов, которые, согласно записям в летописях, прочитанных им, обрели здесь вечный покой. Я помнила все: где должна была находиться эта могила, как мы входили в нее через отверстие, как отыскали мумию супруги фараона, лицо которой было прикрыто золотой маской. И еще на ее груди мы нашли ожерелье, которое я ношу.

Я побежала вдоль гробницы, пока наконец не заметила плоский камень, который узнала сразу. Он назывался Столом Приношений или Столом Даров. Я была уверена, что отверстие, сквозь которое мы входили в гробницу, должно находиться где-то сбоку от этого камня и несколько выше его, в передней части утеса. Я взобралась наверх и нашла что-то похожее на нужную мне щель, хотя я и не была вполне уверена в этом. Я поползла вниз, пока это было возможно, но вскоре, к своему ужасу, повисла на руках и полетела в темноту, не зная, куда я падаю, и будучи уверенной, что разобьюсь до смерти. Но так случилось, что этот полет был кратким, и я, обнаружив, что цела, ползком добралась вдоль пещеры до места, где обвалилась крыша гробницы. Пока я ползала внутри скалы, надо мной раздались голоса солдат, и мне стало слышно, как их офицер приказал принести факелы, потом веревки. Слева от того места, где вы сейчас стоите, спускается вниз коридор, ведущий в центральное помещение, в котором покоятся останки некогда могущественных фараонов. Оттуда есть проходы и в другие камеры. В первую из них пробивался свет утреннего солнца. Я вошла туда в поисках места, где можно было бы спрятаться, и увидела разрисованный резьбой саркофаг и лежащий в нем гроб. Это в нем мы нашли тело нашей прародительницы, но после нас в помещение уже проникли грабители. Мы в свое время ушли, оставив мумию в гробу, а гроб — в саркофаге, и крышку закрыли. Теперь же мумия лежала на полу, с наполовину развернутыми пеленами и почему-то согнутая пополам на уровне груди. Кроме того, ее лицо, которое, как мне вспомнилось, было очень похоже на мое собственное, теперь уже превратилось в прах. От нее не осталось почти ничего, за исключением черепа, с которого свисали длинные черные волосы, напоминающие мои.