Распространилась также «красная смерть По», медицине с давних пор известная под именем гемаррогической лихорадки. Лечится она прекрасно, единственное, что необходимо, — вывести человека из гемаррогического шока, а вот это-то как раз и было при перезагруженном медицинском аппарате очень затруднено. При заражении этой болезнью кровь в сосудах начинала с большой скоростью сворачиваться в микротромбы. Они не только затрудняли кровообращение, но и рвали сосуды. На следующей стадии, наступающей буквально через несколько часов, кровь теряла уже способность сворачиваться и начинала свободно изливаться сквозь порывы в сосудах как внутрь, так и наружу. Одновременно начинали разрушаться внутренние органы — печень, селезенка, почки… Кровь текла отовсюду; стоило нажать пальцем на кожу, как на этом месте сразу же начинали выступать кровяные капельки. А уж если человек рисковал побриться…
Через два-три дня самые редкие и невероятные болезни уложили больше половины мамутов. Скварки в ход больше уже не шли — больным было позволено умирать собственной смертью. Оставшиеся здоровыми испуганно ждали, что свалит их. Лагерь мамутов окутался тошнотворной вонью тления многих непогребенных трупов. Колония замерла, смирившись с неизбежной и страшной смертью.
Однажды в разгар этой напасти Аугусто Ноблеса посетил Киямпур.
— Давай послушаем нарко на пару! Или просто поговорим, — сказал он, невесело улыбаясь.
Киямпур появился неожиданно, сумев пройти через две двери, запертые на специальные коды. Ноблес испуганно выхватил скваркохиггс и вскочил с дивана, на котором проводил последние тревожные дни. Стрелять он не стал только потому, что Киямпур демонстративно держал руки на виду и вообще вид у него был исключительно мирный.
Ноблес бросил скваркохиггс на диван и ответил:
— Давай лучше выпьем. А потом и поговорим. Только о чем же нам с тобой говорить?
— Выпьем. Тоже можно.
Киямпур с дружелюбным выражением лица прошел через комнату и сел на рабочий стул, развернув его к Ноблесу.
— Я сейчас, — сказал Ноблес и отправился на кухню за кувшином. В выборе между спиртным и нарко он явно предпочитал первое.
Когда он вернулся, перед Киямпуром стоял бокал, наполненный прозрачно-розовой жидкостью — все понятно, «Холокаст», тысяча эпидемий, каждый употребляет свое. Хмыкнув, Ноблес поставил второй бокал на первую попавшуюся полку, налил себе из кувшина и уселся напротив.
— Ну?
— Выпьем, — ответил Киямпур, подняв бокал. — Больше уж не придется.
— Ага, — ответил Ноблес и проглотил. — Ну так и что?
— Ты симпатичный парень, — сказал Киямпур. — Но я тебя ненавижу.
Ноблес напрягся. Он не отрывал глаз от собеседника.
— Ты этого особенно не скрываешь. Что надо-то?
— Я еще выпью, ладно? Хозяин проснется часов через восемь, я свободен сейчас.
Ноблес пожал плечами, и Киямпур извлек из недр своей боевой куртки фирменную фляжку «Страуза» — напитка редкостного и очень дорогого. Глотнув прямо из горлышка, от чего Ноблеса передернуло, Киямпур монотонно продолжил:
— У нас с тобой быть обоим приближенным к хозяину не получится. Так или иначе, кто-то должен будет уйти. И придется уйти тебе. Ты его еще плохо знаешь, а я знаю давно и хорошо. Тебе надо уйти.
— Хорошенькое время ты выбрал для объявления ультиматума!
— Время как время. Если сдохнем — разговора как бы и не было. Если выживем, проблема останется все равно. Так почему не сейчас?
Ноблес улыбнулся:
— А как ты себе это представляешь — уйти? Заявление об отставке подать, что ли?
— Это как раз несложно. Я тебя убью на дуэли — и все. Главное, чтобы хозяин не узнал. Он тебя любит. Он не поймет.
Сказано это было тем же безразличным, лишенным эмоций тоном, но сказав, Киямпур тоже улыбнулся в ответ — и от улыбки его разило могильным холодом. Это была особенная улыбка, известная всем по хоррор-стеклам. В южных созвездиях, где Киямпур родился, она называлась «сгорбить клюв» и считалась особым угрожающим жестом в среде молодежных банд.
Ноблеса снова передернуло, но он абсолютно спокойно сказал:
— Рискни.
— Рискну, — без промедления ответил Киямпур, тут же встал и вышел.
Самым нелепым в этой дуэли претендентов на титул фаворита Аугусто было то, что началась она, когда «Холокаст» начал раскручиваться уже всерьез, когда множество самых жутких эпидемий по всей обработанной зоне уже вовсю снимало свои смертельные урожаи среди ямайской колонии — многочисленной, но беззащитной перед внезапно восставшей против мамутов природой; когда вся армия Благородного Аугусто во главе с ее хозяином была полностью дезорганизована и каждый покорно ждал скорой и страшной смерти. Каждый понимал — нет шанса. Каждый понимал — «Холокаст», устроенный Федером, есть месть разящая и неотвратимая.
Однако Ноблес и Киямпур в своем коротком разговоре только вскользь упомянули о бессмысленности соперничества в такой момент. Не то чтобы они об этом не думали. Не то чтобы они не понимали в полной мере своей обреченности — возможно, даже наоборот, слишком понимали; и как раз поэтому начали свое единоборство, выполнив все преддуэльные ритуалы, которых никто от них не требовал, и начав сражение за сокровище, которое вряд ли стоило борьбы раньше, которое уже ничего не стоило сейчас и которое в любую минуту могло сгинуть вообще — как, собственно, и они сами. Возможно — так подумал позже Ноблес, — ими обоими двигало то, что движет обреченным на забой мясным скотом, спешащим совокупиться.
Возможно. Ибо совокупление в те страшные дни стало чуть ли не единственной страстью, чуть ли не единственным занятием всех мамутов — как здоровых, так и больных, но еще способных двигаться. Амазонки, прежде безотказные и выносливые, как вьючные пауки, в ужасе прятались от обезумевших мужиков — но те все равно разыскивали их. Каждое совокупление теперь неизменно сопровождалось насилием, порой смертью, хотя за это, ввиду недостатка женщин, убийцу ждала обязательная казнь.
«Родственницы» эти тоже подпали под «Холокаст», однако для них Федер особой изобретательности не проявил и в результате их косила только одна болезнь — «зеленые муравьи».
«Зеленые муравьи» — болезнь, которую изобрел сам Федер. После того как Андрон Кун Чу свел с амазонками счеты, Федер даже решил было пощадить женщин, потому что мстить им считал постыдным для мужчин занятием. Может быть, в первый раз за всю свою ямайскую эпопею он ощутил тогда некоторый неуют от своей идеи мести вообще, но давать задний ход было уже поздно — даже «зеленых муравьев» отменить оказалось невозможным.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});