Зорка выстрелила. Крокодил взбил воду в пену, погружаясь.
– Попала, – сообщила Зорка. Проверить это было нельзя, но крокодил больше не появлялся. Остальные резко изменили направление движения – и клином ушли на середину реки. Словно команду получили.
Я выбил из барабана стреляные гильзы и, дозарядив наган, убрал оружие в кобуру. Вздохнул:
– Ну и слава богу…
Причаливать пришлось на полкилометра в стороне от того места, на которое мы рассчитывали. Из прибрежных зарослей вышли несколько платибелодонов, воткнулись в ил и с урчанием начали перемалывать какие-то корневища, которые с хлюпаньем извлекали тут же из дна. Они были вдвое длинней плота и в отличие от крокодилов не проявляли стремления вообще ни к какому контакту.
Там, где мы высадились, грязи было по пояс.
* * *
– Кувшинки как в той заводи, в Испании, помнишь? – Танюшка поддела ногой воду, брызнула на середину спокойной протоки, в прозрачной толще которой колыхались в такт течению водоросли.
– Конечно, помню. – Я стоял по колено в неожиданно теплой воде, уперев руки в бока. – Вот и кончается наша шестая весна здесь, Тань… Сегодня, по-моему, первое мая. Во всяком случае, май или уже идет, или скоро начнется.
Вечерело, солнце садилось в тучу, внутри которой что-то угрюмо ворчало и ворочалось. Похоже было, что надвигается действительно весенняя гроза. Но двигалась туча неспешно, и мы с удовольствием гуляли в окрестностях лагеря, который был разбит сразу за переправой. Мы с Танюшкой уже нахохотались, почему-то начав вспоминать смешные случаи из первого нашего года здесь и, успокоившись, спустились к этой тихой заводи, в которой плавали кувшинки.
Танюшка вошла в воду. Ее штаны тоже были подвернуты, куртка полностью расшнурована, и я этим не замедлил тут же воспользоваться, глядя Таньке в глаза.
Танюшка, тоже посматривая на меня – с усмешкой, – позволила моей руке путешествовать по ее телу.
– Ну? – поинтересовалась она через какое-то время.
– Что «ну»? – удивился я.
– Дальше что?
– А что?
– Да ничего, – Танюшка подалась чуть вперед и укусила меня за ухо. Довольно сильно, у меня вырвалось:
– Ау!!!
– Да, – подтвердила Танюшка и тяпнула меня еще раз, сильнее. – Ну? Ты долго еще будешь валять дурака?
– Может, лучше валять дурочку? – осведомился я, стягивая куртку с ее плеч. – Ты не знаешь, где тут ближайшая ду… ай, Тань, хватит!
Она укусила меня в третий раз и шепнула в самое ухо:
– Ну так принимайся за дело…
Мы неспешно, со вкусом, раздели друг друга – этот процесс сам по себе вещь весьма приятная. Спешить в самом деле было некуда – вечер принадлежал нам, никто не будет искать… Танюшка, увлекая меня, опустилась на траву, улыбаясь счастливо и рассматривая меня. Я коротко улыбнулся в ответ, потянулся к ней, но Танюшка удержала меня:
– Погоди, дай я еще на тебя посмотрю… сядь. Да, если в этом мире есть счастье, то я его получила, и это счастье – ты…
– Они жили долго и счастливо и умерли в один день, – тихо сказал я. – Это про нас, Тань… Иди сюда…
– Подожди, я сейчас повернусь… делай так, только не спеши…
Тело Танюшки под моими ладонями то твердело, как сталь, то таяло и плавилось, словно масло. Я чувствовал, что она готова, но и правда не спешил, пока не ощутил – все, больше не могу. Танюшке, похоже, тоже было невтерпеж – она подавалась мне навстречу, глаза ошалело посверкивали.
– А-а-а! – вырвался у нее крик, когда это началось. Что она выкинет во время наших с нею игр, предугадать заранее было невозможно, – вот на этот раз она начала материться, выплевывая до того сложно построенные структуры, что в другое время я бы ужаснулся. Но сейчас мне было не до этого. Я даже не замечал, что трава ранит мне бок и руку при каждом судорожном движении. Танюшка, выгнувшись, как дикая кошка, укусила меня в плечо, потом в шею и, не отрывая от нее лица, застонала вибрирующе:
– Этттоо… вес… нааа… – услышал я ее задыхающийся, ликующий голос. – Еще… ррррррааААА!!! – и снова полился мат такой отборности, что листья вокруг должны были пожелтеть, свернуться в трубочки и осыпаться.
«Еще раз» у меня не получилось – меня выгнуло последний раз, я вскрикнул, окаменел, потом обмяк. Голова гудела и ехала с дребезгом. Танюшка смотрела сквозь меня слепыми глазами. Потом моргнула, выдохнула и съехала на траву рядом со мной.
– Фу, – выдохнула она, вытягивая руки над головой. – Хо-ро-шо… хотя и не совсем.
– Извини. – Я провел пальцами вокруг ее сосков. – Не удержал… А ты слышала сама, как ругалась?
– Не-а… – сонно ответила Танюшка, замирая на траве. Я несколько секунд смотрел в район ее уха, потом спросил, запинаясь:
– Тань… а тебе никогда не хотелось… с… с другим мальчишкой?
Не открывая глаз, Танюшка улыбнулась:
– Вообще-то мне один раз снилось, как меня сразу трое… представляешь?
Я обалдело приоткрыл рот, потом прыснул, представив себе эту картину, – почему-то она была не оскорбительной и не страшной, а смешной. Отсмеявшись, я серьезно спросил:
– Ну нет, это сны, а сны, они… – сбился, вспомнив некоторые свои сны, потом решительно продолжил: – А конкретно с каким-нибудь мальчишкой? – и осекся, поразившись собственной глупости: вот сейчас она скажет, назовет чье-то имя… и что мне тогда делать?! А Танюшка тянула; серьезно размышляла… и вдруг открыла глаза.
– Нет. Олег, – спокойно ответила она, – мне никто не нужен, кроме тебя… Откровенность за откровенность, Олег, а ты думал о других девчонках?
– Нет, – честно ответил я.
И Танюшка ответила тоже:
– Верю.
* * *
Подобное зрелище из всех нас наблюдали только я, Йенс и Андрей – в закаспийских степях. Остальные обалдело смотрели вперед, и на высокой, колышущейся под ветром траве лежали наши длинные тени от бьющего в спины восходящего солнца.
– Вот они, Великие Равнины… – выдохнул Игорь.
У степи не было конца и края. Левее, на юге, лежала цепочка пологих холмов, над которыми перемещались точки птиц. Больше на всем этом огромном пространстве не было видно ничего живого.
– Тысяча километров пути, – сказала Танюшка, невозмутимо переплетавшая косу. – Дальше горные цепи Кордильер до самого океана.
– К середине лета будем там, у этих Кордильер, – спокойно решил я. – Ну?.. Йенс, Юджин, Димка, Фергюс – давайте в передовой дозор… Пошли!..
Метелки трав хлестали по штанам выше колен с мягким шорохом, оставляя на них легко осыпающуюся сухую пыльцу. Мы шли широким строем, косой полосой, в двухстах метрах от маячащего впереди клина дозора. Идти было даже приятно, хоть и не любил я степей.
Степь, конечно, была вовсе не безжизненной. Правильней сказать, она кишела жизнью, хотя эта жизнь была немного нам непривычной, и Сергей, подойдя ко мне, тихо сказал:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});