И его сердце было разбито.
ГЛАВА VII
ПОСЛЕДНИЙ ИЗ ВАКАЙЮ
Целые два или три дня голод заставил Бари совершать экскурсии все дальше и дальше от колонии бобров. Но каждый вечер он обязательно возвращался к ней, пока наконец к вечеру третьего дня не наткнулся на новый ручей и на Вакайю. Ручей этот находился в полных двух милях от колонии, в самой глубине леса. Это был совсем другого рода поток. Он весело нес свои воды по каменистому дну, сжатый с обеих сторон крутыми отвесными берегами. Он образовывал глубокие омуты и пенистые перекаты, и там, невдалеке от водопада, где Бари остановился в первый раз, воздух дрожал от сильного раската грома. Здесь было много веселее, чем в сумрачном и молчаливом владении бобров. Здесь все дышало жизнью, она била здесь ключом, и пение и гром воды сообщали Бари совершенно новые для него ощущения. Он медленно и осторожно пошел вдоль этого ручья, и только благодаря именно этим его медленности и осторожности он совершенно незаметно вдруг наткнулся на громадного черного медведя, или, как его называют индейцы, Вакайю, преспокойно занимавшегося рыбной ловлей.
Вакайю стоял по колено в воде, и ему везло необыкновенно. Даже в ту минуту, как Бари в испуге отскочил назад, вытаращив глаза на этого великана, которого, правда, он однажды уже видел и раньше во мраке ночи, медведь выплеснул передней лапой высоко в воздух воду, и вместе с ней вылетела на кремнистый берег и рыба. Незадолго перед этим форели вошли в этот ручей, чтобы метать икру, и вот течением их отнесло в эти предательские омуты. Толстая, лоснившаяся персона медведя носила на себе все признаки того, что он был очень доволен такой случайностью. Хотя уже и прошел «сезон» на медвежьи шкуры, однако мех Вакайю все еще отличался тонкостью и чернотой. Целые четверть часа Бари наблюдал, как он выбрасывал из омута рыбу. Когда же наконец он прекратил свою ловлю, то двадцать или тридцать рыб оказались пойманными и частью лежали уже мертвыми, а частью бились в последних судорогах между камней. Лежа на животе в укромном местечке между двух больших валунов, Бари слышал, как медведь чавкал и как рыбьи кости хрустели у него на зубах. Это казалось Бари очень вкусным, а запах от свежей рыбы возбуждал в нем такой аппетит, какого он не испытывал никогда, даже при виде рака и тетерки.
Несмотря на свои дородность и величину, Вакайю все-таки не оказался объедалой. Покончив с четвертой рыбой, он сгреб лапой все остальные в кучу, набросал на них песку и камней, завалил все это еловыми и сосновыми ветками, проверил, хорошо ли это он сделал, и медленно, покачиваясь с боку на бок, отправился по направлению к шумевшему водопаду.
Едва только затихли шаги медведя и самая его фигура скрылась за поворотом ручья, как Бари был уже около кучи и разгребал еловые ветки. Он вытащил из-под них еще бившуюся рыбу и съел ее целиком. После долгой диеты на раках она показалась ему очень вкусной.
Теперь для Бари была уже решена проблема питания. Громадный медведь то и дело занимался вдоль ручья рыбной ловлей, и каждый день для Бари был готов и стол и дом. Для него не представляло ни малейшего труда отыскать рыбные склады Вакайю. Ему оставалось только идти вдоль ручья и принюхиваться. Некоторые из этих складов оказались уже старыми, и запах от протухшей рыбы доводил Бари до тошноты. Он бежал от них, как от чумы. Но он никогда не упускал случая раз-другой пообедать совершенно свежей рыбой. Один раз он даже притащил громадную рыбу к колонии бобров и дружески положил ее перед Умиском, но тот оказался строгим вегетарианцем.
Целые недели продолжалась такая приятная жизнь. А затем все пошло прахом, так как произошла совершенно неожиданная в жизни Бари перемена. Огибая высокую скалу около самого водопада, он столкнулся лицом к лицу с Пьеро и с Нипизой.
Первая увидела его Нипиза. Если бы это сделал Пьеро, то Бари не обратил бы на него никакого внимания и повернул бы назад. Но кровь заговорила в нем опять, и какой-то странный трепет пронизал его всего. Разве не было этого и с Казаном, когда девушка увидела его в первый раз и там, далеко, на краю цивилизации, положила ему на голову свою нежную, белую руку? Не тот же ли самый трепет пробегал теперь и по Бари?
Он стоял неподвижно. Нипиза находилась от него не более как футах в двадцати. Она сидела на камне, вся залитая утренним солнцем, и расчесывала себе волосы. Они падали ей на плечи и закрывали ей лицо, и сквозь них она увидела Бари. Губы ее разъединились. Глаза засверкали, точно звезды. Она узнала его. Она заметила на его груди белое звездообразное пятно и на кончиках его ушей маленькие белые пятнышки и радостно воскликнула:
— Щенок!..
Да, это был тот самый щенок, в которого она стреляла и которого считала уже мертвым! Не могло быть ни малейшего сомнения. Теперь, когда он стоял и глядел на нее, он был только собакой и больше никем.
Только накануне вечером они устроили себе за скалой из можжевеловых ветвей шалаши, стоя на белом мягком песке на коленях перед огнем. Пьеро приготовлял завтрак, тогда как Нипиза была занята своими волосами. Он поднял к ней голову, чтобы о чем-то ее спросить, и вдруг тоже увидел Бари. Тогда чары мгновенно слетели с Бари. Он увидел, как двуногий зверь поднялся на ноги и, как стрела, пустился от него бежать.
Но Нипиза была быстрее его.
— Отец, гляди! — крикнула она. — Собачий щенок. Скорее!
И она, как ветер, помчалась вслед за Бари. Пьеро схватил на ходу ружье и побежал вслед за нею. Ему трудно было поспевать за дочерью. Она неслась, как бесплотный дух, едва касаясь своими мокасинами земли. Волосы развевались у нее по сторонам.
— Скорее, отец! — кричала она Пьеро на ходу. — Он сворачивает в глухое ущелье! Теперь уж он от нас не уйдет!
Она прерывисто дышала, когда он ее догнал. Французская кровь вызвала на ее щеках и губах краску. Ее белые зубы сверкали, как перламутр.
— Он уже там!.. — указала она.
Они вошли.
Как раз перед ними во весь дух мчался Бари, чтобы спасти свою жизнь. Боязнь перед двуногим зверем подгоняла его. Это был страх, перед которым сошли на нет весь его опыт и все его соображения, ужас, с которым не могло сравниться для него ничто, иначе бы природа вступила в свои права и стала бы руководить его побегом. Подобно медведю, волку, рыси и всем лесным созданиям, хищным или копытным, он инстинктивно чувствовал, что эти удивительные двуногие существа — всемогущи. А они-то теперь и преследовали его. Он слышал их за собой. Нипиза бежала за ним по пятам также скоро, как он от нее убегал.
И вдруг он шмыгнул в расселину меж двух высоких камней. Но уже в двадцати футах перед ним его путь оказался прегражденным, и он быстро повернул назад. Когда он выскочил отсюда и попал в глухое ущелье, Нипиза была от него уже всего только в десяти шагах, и рядом с ней бежал теперь и ее отец.