Кабинет Блейка — просторная комната в юго-западной части дома — с одной стороны выходил на палисадник, а западные его окна, под одним из которых он поставил рабочий стол, смотрели вниз с гребня холма — оттуда открывался великолепный вид на море крыш нижнего города и на мистические закаты, пламенеющие на горизонте. Вдали поднимались пурпурные склоны сельского ландшафта. А на их фоне, на расстоянии примерно двух миль, призрачный горб Федерал-хилл щетинился нагромождениями крыш и шпилей: их далекие силуэты таинственно подрагивали, принимая фантастические формы в клубах дыма, плывущего над городом. Блейка не оставляло странное чувство, что он глядит сверху вниз на неведомый, эфемерный мир, который, чего доброго, растает, словно во сне, если попытаться отыскать его и вступить в него наяву.
Блейк выписал из дома большинство своих книг, приобрел антикварную мебель, соответствующую жилью, и обосновался в своем новом обиталище, дабы писать и рисовать, — жил он один и незамысловатое хозяйство вел сам. Его студия помещалась в северной мансарде, где благодаря стеклянной крыше освещение было превосходное. В течение первой зимы он создал пять лучших своих рассказов: «Подземный житель», «Лестница в склепе», «Шаггай», «В долине Пнат» и «Гурман со звезд» — и написал семь полотен, с изображением безымянных нечеловеческих монстров и совершенно чужеродных внеземных пейзажей.
На закате он частенько сиживал за столом и мечтательно созерцал западные виды: темные башни Мемориального зала сразу под домом, георгианскую колокольню над зданием суда, остроконечные шпицы деловой части города и мерцающий, венчанный шпилями холм вдалеке, неведомые улицы и лабиринты фронтонов которого так волновали его воображение. От нескольких местных знакомцев Блейк узнал, что на том склоне размещается обширный итальянский квартал, хотя дома по большей части остались с давних времен янки и ирландцев. Снова и снова Блейк наводил бинокль на этот призрачный, недосягаемый мир за клубящейся завесой дыма, высматривал отдельные крыши, и трубы, и шпицы, гадая, что за загадочные, любопытные тайны за ними скрываются. Даже сквозь окуляры оптического прибора Федерал-хилл казался иным, полумифическим царством, связанным с нереальными, непостижными чудесами Блейковых рассказов и картин. Это ощущение сохранялось еще долго после того, как холм тонул в фиолетовых, подсвеченных фонарями сумерках и вспыхивали прожектора здания суда и алый маяк «Индастриал Траст», превращая ночь в гротеск.
Из всех строений на далеком Федерал-хилл больше всего Блейка завораживала огромная темная церковь. В определенные часы дня она просматривалась особенно отчетливо, а на закате внушительная башня и коническая колокольня темной громадой выделялись на фоне пламенеющего неба. Казалось, церковь стоит на каком-то возвышении, ибо закопченный фасад, и, чуть наискось, северная стена с покатой крышей, и верхушки стрельчатых окон дерзко вздымались над беспорядочным скоплением коньков крыш и колпаками дымовых труб. Характерно мрачная и суровая с виду, построена она была, по всей видимости, из камня; за минувшее столетие кладку источили и вычернили дым и грозы. Стиль церкви, насколько удавалось разглядеть в бинокль, являл собою самую раннюю, экспериментальную форму неоготики, что предшествовала периоду величественных творений Апджона[52] и отчасти задала очертания и пропорции Георгианской эпохи. Скорее всего, датировалась она приблизительно 1810 или 1815 годом.
По мере того как шли месяцы, Блейк вглядывался в далекое, зловещее строение с необъяснимым нарастающим интересом. Поскольку в широких окнах никогда не зажигался свет, он сделал вывод, что церковь, должно быть, заброшена. Чем дольше он наблюдал, тем сильнее разыгрывалось воображение, пока наконец он не навоображал себе всяческих странностей. Он уверился, что над церковью нависает смутная, необъяснимая аура запустения: даже голуби и ласточки избегают ее закоптелых карнизов. Вокруг других башен и колоколен стаями вились птицы, но сюда никогда не садились. Во всяком случае, так ему казалось, и Блейк не преминул отметить это в своем дневнике. Он указал на церковь нескольким своим друзьям, но никто из них в жизни не бывал на Федерал-хилл и понятия не имел, что это за церковь и какова ее предыстория.
С приходом весны Блейка охватило неодолимое беспокойство. Он сел за давно задуманный роман — про культ ведьм, якобы сохранившийся в штате Мэн, — но, как ни странно, работа не клеилась. Все дольше и дольше просиживал он у западного окна, глядя на далекий холм и на черную, хмурую колокольню, которую избегают даже птицы. Когда же на ветвях в саду развернулись первые листочки, в мир пришла юная красота, но беспокойство Блейка только усилилось. Тогда-то он и задумался впервые о том, чтобы пройти через весь город и самому подняться по мифическому склону в сумеречный мир грез.
В конце апреля, накануне освященной миллиардами лет Вальпургиевой поры, Блейк впервые отправился с паломничеством в неведомое. Пробираясь по бесконечным улочкам в деловой части города и по унылым, полуразрушенным площадям за ними, он наконец вышел на уводящую вверх аллею с ее истертыми за много веков ступенями, просевшими дорическими портиками и затуманенными застекленными куполами, что, как ему казалось, поднималась к давно знакомому, недосягаемому миру за пределами туманов. По пути встречались выцветшие сине-белые указатели улиц, которые ровным счетом ничего Блейку не говорили, а какое-то время спустя он заметил, что в толпе прохожих замелькали иноземные смуглые лица и на экзотических магазинчиках в коричневых, прошлого десятилетия домиках появились вывески на иностранном языке. Нигде не находил он тех строений, что видел в бинокль, и вновь ему помн илось, что далекая панорама Федерал-хилл — это вымышленный мир, куда не ступит нога смертного.
То и дело взгляд его падал на обшарпанный церковный фасад или на полуразрушенный шпиль, но достопамятное почерневшее здание как сквозь землю провалилось. Он спросил у лавочника про большую каменную церковь, тот улыбнулся и покачал головой, хотя по-английски изъяснялся свободно. Чем выше поднимался Блейк, тем чужероднее выглядели окрестности с их запутанными лабиринтами угрюмых коричневых проулков, уводящих неизменно к югу. Он пересек два-три широких проспекта; в какой-то момент ему померещилось, будто он углядел впереди знакомую башню. И вновь спросил он у торговца про массивную каменную церковь и в тот раз готов был поклясться, что неведение собеседника — притворное. На смуглом лице отразился страх, — торговец тщетно пытался его скрыть! — и от внимания Блейка не укрылось, что тот правой рукой сотворил странное знаменье.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});