— Об этом Кончини я уже слышал, — заметил Петр.
— Еще бы, — подтвердил Джербино. — О нем все наслышаны, и всякому известно, что после смерти несчастного короля Генриха истинным правителем Франции стал именно он, Кончини. В последние год или два влияние этого человека значительно упало, возможно, потому, что королева раскусила, наконец, его несносный характер, а может, он ей просто разонравился, и она перевела его на запасной путь, но Франция от этой перемены ничего не выиграла, потому как на место Кончини тихой сапой пролез наш милейший кардинал Джованни Гамбарини; как духовное лицо, он проявляет к грешкам королевы явную снисходительность и печется прежде всего о том, чтоб она как можно дольше держалась у кормила власти, а ее подрастающий сынок Людовик Тринадцатый, с кем она обходится как с ребенком и что ни день хлещет по заднице, и далее воспитывался в бесправии и оставался в неведении. Разумеется, при таких обстоятельствах надеяться на решительное и спасительное заступничество Франции бессмысленно, и ясно как божий день, что сложившаяся ситуация предоставляет Габсбургам последнюю возможность разорвать Францию на куски. Изречение, которое только что пришло на ум Вашему Превосходительству, совершенно справедливо. Жизнь и впрямь история, рассказанная глупцом. И то, что негодяй типа Гамбарини оказался в настоящий момент барометром в делах европейского порядка и мира, — это, действительно, серьезное осложнение, которого ни один человек в здравом уме и твердой памяти не мог предвидеть.
Величественный старец кивнул своему молодому протеже, давая понять, что пора уходить, и, поднявшись, в изысканных выражениях поблагодарил Петра за любезный прием и в заключение еще раз выразил свое сожаление по поводу того, что его и Пакионе миссия оказалась напрасной, ибо Его Превосходительство господина да Кукана, очевидно, невозможно склонить к освобождению папской делегации, содержащейся под стражей, и тем поднять авторитет Его Святейшества, настолько покачнувшийся после этого инцидента, что все пасторские послания и воззвания, каковыми униженный и осмеянный папа пытается примирить рассорившихся христиан, неизменно остаются гласом вопиющего в пустыне.
— Не верю, — сказал Петр. — Согласно полученным мною сведениям, папа, напротив, сам стремится как можно быстрее развязать войну, чтобы протестантские страны были поставлены на колени еще в пору его понтификата.
Джербино скорбно опустил голову.
— Сожалею, что это мнение Вашего Превосходительства было мне неизвестно, — сказал он вдруг потухшим, усталым, сиплым голосом. — Если бы я знал о нем заранее, я не предпринял бы утомительного и, как теперь выяснилось, заведомо напрасного путешествия из Италии в Стамбул.
Ночные посетители откланялись.
— Это фиаско, — сказал молодой плейбой, проходя вместе с Джербино мимо стражников-янычар.
Со стороны греческого и еврейского кварталов, пылавших десятками пожаров, зарево которых окрашивало волны Босфора в кровавый цвет, в холодной ночи раздавались отчаянные вопли убиваемых и истязаемых людей: это мусульмане-фанатики устроили вооруженный налет, дабы наказать неверных за то, что, по слухам, они саботируют общенациональную патриотическую акцию, предпринятую Петром Куканем.
— Фиаско? Естественно. А вы надеялись на успех? — спросил Джербино, усаживаясь с молодым плейбоем в поджидавшую их карету. — Наш визит был заведомо обречен на провал, и, если бы на карту не были поставлены такие огромные деньги, на него не стоило бы и соглашаться. Пьетро Кукан — безумец, каких мало, но, на мой взгляд, не такой уж законченный, чтобы позволить себя увлечь рискованным путешествием во Францию и подставить голову вашим палачам только лишь потому, что до него дошли слухи о новых происках Джованни Гамбарини.Об абсолютной невероятности успеха нашей миссии я вас честно предупреждал и отправился вместе с вами только тогда, когда вы заявили, что, несмотря ни на что, намерены рискнуть, ибо делать вам больше нечего. Но — если не считать этой небольшой оговорки — в остальном результат нашего визита весьма обнадеживающий. Кукан, разумеется, не догадался, что нам нет ровно никакого дела до освобождения папской делегации, а важен Гамбарини, и только Гамбарини. Нам повезло, по-моему, в том, что Кукан основательно осведомлен об участии Гамбарини в афере с островком Монте-Кьяра, так что мне не пришлось брать на себя труд убеждать его в этом, я даже позволил себе роскошь высказать несколько ничего не означавших учтивых сомнений. А историйка, которую я повесил ему на уши, обладает одним огромным, неоценимым достоинством.
— Каким же? — спросил молодой плейбой.
— Она почти правдива, — ответил Джербино. — Кукан, несомненно, захочет ее проверить, а поскольку основные факты соответствуют действительности, никто не сможет опровергнуть ее в принципе. И то обстоятельство, что о пребывании Гамбарини при французском дворе он прознал сам, независимо от нас, дорого стоит. О том, что на самом деле Гамбарини ни в коей мере не играет в жизни французской королевы столь значительной роли, как я расписал, — нам тревожиться не приходится. Взгляды на то, как королева относится к молодому исповеднику, могут быть различны. Еще один козырь я вижу в том, что Кукан — человек очень мужественный и честный, и если мне удалось основательно пощекотать его ахиллесову пяту, то он наверняка попытается свернуть Гамбарини шею собственными руками и отправится к нему самолично вместо того, чтобы прибегнуть к услугам профессиональных головорезов. Так что пока все рассчитано верно. И нам остается только одно — отплыть домой и ждать.
Так они и поступили. Спустя полтора месяца на террасу бывшего дворца Гамбарини рухнул голубь, которого Джербино оставил в Стамбуле в руках надежного шпиона, нанятого на деньги молодого плейбоя, — на редкость удачный экземпляр из породы тех голубей, что разводил зловещей памяти дьявол, capitano di giustizia. Птица, насмерть измученная долгим перелетом, потребовавшим около двадцати часов, перенесла через море привязанный к ножке непромокаемый футляр с зашифрованным известием, которое — если перевести его на вразумительный язык — можно было прочесть следующим образом:
Отплыл этот вторник Вендетте переодет матросом направление Марсель.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ПЕТРА КУКАНЯ ВО ФРАНЦИИ
АХИЛЛЕСОВА ПЯТА ПЕТРА КУКАНЯ ИЗ КУКАНИ
Мы предполагаем, и не без оснований, что отъезд Петра разрешился не так легко и отнюдь не просто. Понятно, что Петр исчез из Стамбула не без соизволения султана, ибо, поступив так, он навсегда отрезал бы себе пути к возвращению и таким образом загубил бы и расстроил все, чего здесь — к великой, как знаем, пользе и на благо человечества — достиг. Когда Петр впервые объявил султану, что ему крайне необходимо на несколько месяцев съездить в Европу, дабы устроить там кое-какие свои личные, совершенно неотложные дела, которые ему дороже жизни. Тот, Для Кого Нет Титула, Равного Его Достоинствам, в порыве гнева надкусил чашечку из зеленоватого фарфора метарбани, из которой в этот момент пил кофе, и швырнул осколки Петру в голову. И хотя после этого он долго извинялся и собственным платочком стер со щек Петра кофейную гущу, которой его забрызгал, однако о том, чтобы удовлетворить его желание, даже не заикнулся.