Зашуршала бумага, и спустя несколько секунд Краснов уже держал в руках старый портсигар. Самый обычный, алюминиевый, с затертой от времени картинкой и несколькими вмятинами на поверхности. И тем не менее он сразу понял, что это такое. Да и не только понял, но и узнал, поскольку видел несколько раз у мехвода Балакина. Ничего себе…
Кроме памятной вещицы, в посылке оказалась еще заламинированная фотография, определенно оригинал, а не отсканированная и распечатанная на принтере копия. Черно-белая, пожелтевшая, с поблекшей чернильной надписью на обратной стороне «Берлин, февраль 1945 года». Возле застывшего на фоне полуразрушенного Рейхстага «Т-34-85» с гвардейским знаком на башне стоял, опершись на смятую и почти оторванную надгусеничную полку, молодой капитан-танкист. Да, собственно, он сам и стоял, Василий Краснов то есть…
И еще был сложенный вдвое блокнотный листок с несколькими написанными синей шариковой ручкой строчками: «Здравствуйте, Василий. Меня зовут Варя. Дедушка просил отправить вам фотографию и портсигар, но не раньше, чем его не станет. Сейчас я уже могу выполнить его последнюю волю. Он сказал, что вы все сами поймете и знаете, что нужно с ним сделать. Ниже я привожу координаты, вы должны разобраться, где это. Еще дедушка просил, чтоб я пока не давала вам наш адрес (я не знаю, почему, честное слово). Он говорил, что должно пройти несколько лет после его смерти. Вот, собственно, и все. Простите, что вышло немного сумбурно, но объяснить я все равно ничего не могу, потому просто сделала так, как он просил. До свидания».
Танкист медленно отложил в сторону письмо, вновь взглянув на фронтовую фотографию. Значит, война закончилась почти на три месяца раньше. Но как, как подобное возможно?! Или… возможно?
– Соня, Сонечка, – лейтенант замялся, подбирая слова. – Послушай, ты только не удивляйся, ладно? Просто ответь, когда война закончилась? Ну, Великая Отечественная, в смысле?
– Что? – удивленно взмахнула ресницами девушка. – Странный вопрос, Вась. Неужели сам не знаешь, ты ж столько в Сети просидел? Двадцать восьмого февраля сорок пятого, конечно, когда ж еще? В последний день зимы. А это у тебя портсигар, да? Можно, я письмо прочитаю?
Краснов машинально протянул ей листок, продолжая думать о своем. Ничего ж себе, это что же получается: о том, что в той, другой реальности война завершилась девятого мая сорок пятого года, только он и помнит? А для всех остальных ныне живущих месяцем Великой Победы стал февраль? С ума сойти… наверное, нужно залезть в Интернет, а потом позвонить полковнику? Или сначала позвонить?
– Ничего не поняла, но тебе, наверное, виднее, – Соня аккуратно сложила листок, положив письмо на портсигар. – Это ведь твое прошлое, Вася. Ладно, пошли в комнату….
Эпилог
Зимними февральскими ночами,
Отгремев, закончились бои.
Где же вы теперь, друзья-однополчане,
Боевые спутники мои…[26]
Сидящий на закраине командирской башенки и придерживающийся за застопоренную по-походному крышку люка капитан-гвардеец Дмитрий Захаров равнодушно обозревал обочины. Морозный ветер периодически швырял в лицо пригоршни снега, однако после удушливой жары боевого отделения это было даже приятно. Снежинки таяли и крохотными капельками сбегали вниз, под подбородок, оставляя за собой полоски более-менее чистой кожи.
Стянув рукавицу, Дмитрий провел рукой по броне, набирая в пригоршню снег, и протер чумазое лицо, не обращая внимания на ледяные струйки, скрывавшиеся за воротником комбеза. Последние дни «умываться» приходилось в основном именно так: их Гвардейская танковая бригада практически безостановочно перла вперед, задерживаясь лишь для того, чтобы дать немного отдохнуть дизелям и людям, заправиться да дождаться отставших тылов. Ну, или в том случае, если драпающие фрицы оказывали серьезное сопротивление, которое не могли подавить безраздельно господствующие в воздухе штурмовики и пикирующие бомбардировщики. А как не переть, если до Берлина – последняя сотня километров?!
Бывший десантник (впрочем, он все реже и реже отождествлял себя с сержантом ВДВ Захаровым и все чаще – с капитаном-танкистом Красновым) подозревал, что командование все-таки решило приурочить окончание войны к 23 февраля, Дню Советской Армии. Что, с его точки зрения, отягощенной тяжким бременем послезнания, было верхом идиотизма, расплатиться за который предстояло сотнями, а то и тысячами погибших. Воевать зимой тяжелее, нежели весной или летом, а уж тут, совсем недалеко от германской столицы, и подавно. Хотя, конечно, выглядело б это весьма символично, весьма.
Впрочем, все то же в равной мере можно сказать и о немцах: для организации серьезной обороны им катастрофически не хватало времени. Одно дело – весна, как было в его истории, и совсем иное – выдавшаяся достаточно морозной зима, когда закапываться в землю приходится не лопатами, а ломами и тротилом, дробящими смерзшуюся почву.
Но приказы, как водится, не обсуждаются, тем паче сейчас, когда до победы остались если и не дни, конечно, то уж определенно считаные недели. Три фронта под командованием Рокоссовского, Жукова и Конева безостановочно продвигаются вперед. Немцы сопротивляются отчаянно, вот только – в отличие от той истории, о которой в этом мире знает лишь он один, – здесь все-таки наконец научились беречь людей. И без полноценного авиационного налета или основательной артподготовки никто не бросает наземные части на верную гибель. По крайней мере, так было, пока фронты неудержимым потоком шли по территории Восточной Пруссии, перед тем проведя ряд поистине блистательных операций, почти полностью повторивших известные Захарову сражения – разве что потерь оказалось меньше, а сроки сократились. Впрочем, чему удивляться, если изменился ход легендарной Курской битвы, одним из участников которой был он сам. Пусть не полностью, не стратегически, но изменился с явным перевесом в нашу сторону. Что означало уцелевшие танки, самолеты и, главное, экипажи обстрелянных и опытных ветеранов. А это сотни боевых машин и тысячи бойцов.
Ну, а уж что явилось тому причиной, некие ли неподвластные ему материи, пресловутые документы погибшего оберста, содержимое портфеля которого он все-таки дотащил до своих в том самом памятном сорок третьем году, или переданные им сведения о дислокации вражеских войск накануне битвы? Или же в этой реальности по каким-то своим, ему неведомым причинам верховное командование принимало несколько иные решения, отличные от тех, что остались в его прошлом? Кто знает? Нет, может, кто и знает, но уж точно, что не он. То ли рылом, как говорится, не вышел, то ли просто не следует знать того, что определенно выше его понимания. Но факт оставался фактом: Великая Отечественная, как бы оно ни было, наверняка окончится на несколько месяцев раньше, в феврале – марте сорок пятого. Или в апреле, если станет вовсе уж туго. Все-таки между летом сорок третьего и осенью – зимой сорок четвертого немец был еще очень и очень силен. Правда, в отличие от его истории, здесь добиванием сопротивления в Венгрии, Австрии и Чехии занялись несколько позже. По мнению командования, это позволяло снизить уровень потерь с одновременным возрастанием масштабов капитуляции вермахта и войск СС. Последних, впрочем, еще с зимы сорок четвертого в плен практически не брали. Вообще.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});