– Что, все так сложно? – осведомился танкист, распихивая по карманам документы, деньги и мобильный телефон. Память одессита Захарова неожиданно подсказала, что документы и деньги лучше положить в передний карман джинсов, откуда их ни один щипач-карманник не вытащит.
– А ты как думал? – с какой-то непонятной интонацией в голосе пробурчал Вадим. – С тенденцией к ухудшению, блин. Ну, то бишь к возрастанию. Почти двадцать миллионов душ в одном городе – как тебе? Так и живем…
– Сколько?! – ахнул Краснов, замерев. – Двадцать?!
– Угу, сколько слышал. Две Белоруссии или половина твоей Украины. И все в одном городе, поскольку за МКАДом, как известно, жизни нет. Ну, не все, разумеется, москвичи с пропиской или хотя бы временной регистрацией, сам понимаешь… хотя да, вот ты-то как раз и не понимаешь. Ладно, прикрыли тему. Собрался? Тогда пошли.
Пожав плечами, Краснов двинулся за Вадиком, все еще пытаясь осмыслить услышанное: нет, ну как подобное возможно? Двадцать миллионов человек в одном городе?! Немыслимо! Как они тут живут-то?! Это ж вообще не город, это ж какая-то отдельная страна! Одуреть можно, честное слово… и ему еще Одесса шумной да многолюдной казалась! «Даже не смешно», как наверняка сказал бы Димка Захаров. Кстати, интересно, как он там, на войне? Узнать бы, да вот только нужно ли? Теперь у каждого из них своя жизнь – и своя война…
Лейтенанту повезло: как ни странно, в этот день Красная площадь оказалась практически пустынной – разумеется, настолько, насколько вообще может быть пустынной главная площадь страны в летний день. Но, по крайней мере, организованных туристических групп не наблюдалось, так что танкисту удалось спокойно пройти по древней брусчатке, не уворачиваясь ежеминутно от ищущих «рашен экзотик» приезжих.
Вот и шел Василий, вспоминая виденные в Интернете кадры кинохроники, на которых по заметенным ноябрьской поземкой камням лязгали траками отправляющиеся на фронт танки, до боли знакомые «седьмые» бэтэшки, КВ да «тридцатьчетверки» ранних выпусков. А следом шли бойцы, такие же, как он сам. Замерзшие в своих новеньких шинельках, но не сломленные. Знающие, что уже завтра окажутся на передовой, но четко печатающие шаг. Знаменитый парад Седьмого ноября сорок первого – тот самый, в честь двадцать четвертой годовщины Великой Октябрьской революции, проведенный, когда фронт подошел к Москве на считаные десятки километров.
Да, теперь Краснов, конечно, знал, что аналогичный парад – еще и с участием авиации – проводился и в Куйбышеве[25], где перед представителями английской военной миссии и равнодушными к происходящему камерами иностранных фоторепортеров промаршировало двадцать тысяч бойцов. Но именно этот, московский, парад стал символом несгибаемой воли советского народа к победе. Именно отсюда парадные части, получив боекомплект, сухие пайки и горючее, прямиком шли в те самые «белоснежные поля под Москвой», где большинству из них предстояло навеки сгинуть, растворившись в Вечности ради Великой Победы.
В себя Василий пришел, стоя напротив Мавзолея. Желающих посетить усыпальницу оказалось немного, всего пара десятков, и лейтенант решительно пристроился в конец недлинной очереди. Подошедший следом Вадик шепотом объяснил, как себя вести и что делать, и отошел в сторону. А затем Краснов выполнил то, ради чего, собственно говоря, и пришел на знаменитую Площадь.
Могилу Иосифа Виссарионовича венчал даже не памятник, а установленный на высоком постаменте бюст. Вождь, потупясь, смотрел куда-то вниз, словно чего-то стыдясь, и Василий, возлагавший купленные у станции метро гвоздики, внезапно тоже испытал острый стыд. Не то за уморенные летней жарой цветы, не то за несуразный памятник, явно не соответствующий величию покоящегося под ним человека, не то за… ну, «за вообще», короче говоря.
Коротко козырнув – и наплевать, что с непокрытой головой честь не отдают, сейчас-то можно! – Краснов двинулся в сторону Исторического музея. Любопытно было поглядеть еще и на памятник Жукову: в Сети Василий много чего о нем прочитал, и о самом маршале Победы, и о памятнике, вызвавшем столько обсуждений. Памятник, как памятник, собственно. Не хуже и не лучше прочих. Маршал на коне, попирающем бронзовыми копытами стяги поверженной Германии. Красиво, между прочим. И символично, да…
Послеобеденное время посвятили осмотру военных музеев, Вооруженных сил и Центрального музея Великой Отечественной на Поклонной горе. И тот, и другой лейтенанту понравились, особенно знакомые по виденной в Интернете хронике нацистские стяги, что в конце июня сорок пятого летели к основанию Мавзолея, и площадки с военной техникой, где Василий задержался надолго. Уж больно непривычно – или странно, что ли? – оказалось видеть танки, на которых он воевал, в качестве экспонатов, навеки застывших на музейном дворе. Особенно родные «тридцатьчетверки», что с башней образца сорок первого, что с граненой «гайкой». А уж когда увидел целехонькую немецкую «тройку» в родном желто-зеленом окрасе – руки и вовсе самовольно сжались в кулаки: помнил, сколько бед мог нанести этот «панцер» со своей вроде бы несерьезной пятидесятимиллиметровой пушкой во встречном бою. Хотя «четверка», конечно, была куда более опасным врагом.
– Василий, пошли, пожалуй? Нет, ты пойми правильно, просто, пока доберемся, часа полтора пройдет. Начало шестого, сейчас час пик начнется – и амба. Собственно, он уже начался, пятница ж. Так что добираться нам долго придется, а у вас с полковником самолет в двадцать один с минутами. Если опоздаем, нам начальники таких звиздулей выпишут, что мама не горюй.
– Ага, пойдем, – рассеянно кивнул лейтенант, отступая от установленного на постаменте танка, «тридцатьчетверки» выпуска сорок второго года. Такая машина была у него до переноса в будущее, когда он сдал ее рембатовцам. А Димка Захаров, если не врет их общая ныне память, получил уже новую машину, с шестигранной башней. Еще раз оглянувшись на навеки застывший на пьедестале танк, Краснов решительно двинулся следом за товарищем. Ну, или кто он там сейчас: «сопровождающий»? Впрочем, какая разница? Слишком много впечатлений для одного дня. Конечно, его разум уже адаптировался, как назвал это Леонид Львович во время их последней встречи, но все же, все же…
Даже «адаптированному» мозгу не столь уж и легко было увидеть на стеллажах в музейных залах то, к чему он еще каких-то несколько недель назад пер со всей дури по колено в крови и грязи. Например, те самые нацистские штандарты: сколько тысяч километров предстояло намотать на гусеницы, чтобы вживую увидеть хоть один из них? Или что предстояло пройти ему – или такому, как он – между сорок третьим и победным сорок пятым, дабы лично увидеть алое знамя над Рейхстагом? То самое, что он сегодня имел возможность рассмотреть во всех подробностях в музее? И в какой-то момент Василий неожиданно понял, что все эти музеи – не для него. По крайней мере, пока. Да, именно так – пока. Слишком жива еще память о недавних боях и павших товарищах; слишком многое он еще не успел забыть – и слишком хорошо помнит удушливый запах пузырящейся на раскаленной броне крови, смешивающийся с вонью кордита и горящей солярки. Да, благоговейная, как принято говорить, тишина музейных залов пока что не для него. Наверное, просто рано. Срок не пришел. А вот когда придет – тогда его и накроет; накроет по полной…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});