Причём все, кто занимался розыском Гросвальдов, словно сговорились никогда не называть причины, зачем они это делают. Сговорились, независимо от явного соперничества и вражды между собой. Опарин чувствовал: ещё немного, и можно утонуть в исторических загадках, потерять убеждённость, и, чтобы отмести сомнения, он поехал в Киров.
Учёный Неверов оказался ещё крепким, подвижным человеком лет пятидесяти, весьма жизнерадостным и с совершенно светлым умом. Пятнадцатилетнее пребывание в психбольнице, подавляющие волю уколы отразились лишь на одном: глаза его были отделены от души, а тут ещё врождённое косоглазие… Без привычки было не понять, о чём он думает, куда смотрит и где в тот или иной миг пребывает его душа.
Печально было видеть, что этот мыслитель болен…
Опарин знал, что Неверов живёт один, но в доме учёного оказались ученики, постоянно жившие тут около года: два американца, совсем молодая итальянка с орлиным носом и альбиносного вида швед, которые записывали каждое слово учителя, вели тот же образ жизни, что и он, и были в восторге от его гениальности. Они безропотно и страстно исполняли всякую его волю, готовили пищу, мыли полы в доме, мели двор, что-то ремонтировали, красили, занимались рассылкой писем и ни минуты не сидели без дела. А сам Неверов, босой, обряженный в платье из грязной мешковины, под которым ничего больше не было, медленно расхаживал, сверкая голыми коленками, и время от времени произносил нечто подобное:
— Правая нога человека существует для начала всякого движения. И прежде чем что-то сделать, сосредоточьте на ней всё своё внимание и лишь после этого начинайте движение…
После освобождения из застенков лечебницы он несколько отошёл от поиска прародины человечества и увлёкся идеями Порфирия Иванова, объявил себя его духовным наследником и ходил по снегу босиком, обливался водой на морозе и считал, что тело следует держать в постоянном холоде, чтобы через несколько поколений понизить его температуру на один градус и тем самым замедлить процессы старения организма. Журналиста Опарина он знал по газетам, и потому, пользуясь случаем, решил сразу же сделать его своим соратником, чтобы тот стал глашатаем холодного, северного образа жизни. Пришлось вместе с ним и иностранцами походить босиком по земле, облиться ледяной водой из колодца, поесть без хлеба и соли репчатого лука с сырой морковью и, воспользовавшись паузой, когда у Неверова и учеников наступит обязательный час молчания (по его мнению, такой ритуал даёт наивысшее внутреннее сосредоточение) — медитации, Сергей начал рассказывать о своих предположениях относительно Таймыра и Беловодья. Но только подошёл к теме, как учёный нарушил обряд и резко оборвал его на полуслове.
— Молчать! Не смейте! — глаза и душа его впервые совместились, и Опарин увидел перед собой сурового, жёсткого и вполне здорового человека. Американцы было раскрыли рты, мол, это очень интересно, и были тут же по-зимогорски наказаны. Учитель достал из своей одёжины две большие булавки, на глазах Опарина и остальных учеников проколол им языки, оставив эти булавки торчать. Затем продлил им молчание ещё на час, а сам взял Сергея под локоть жёсткой рукой, отвёл за огород и стал делать выговор:
— Что вы молотите языком, когда я объявил час молчания? Вижу! Вижу, зачем вы пожаловали! И вижу, что вы человек посвящённый!.. Но это не значит, что надо разлагать мне учеников. Вы лишаете их радости познания бытия! Вы порождаете в них сомнения в учителе!
— Ничего себе радость! — возмутился Сергей. — Зачем же им языки прокалывать? Это ужас!
— Вы ничего не поняли! Ужас… — Неверов выпустил локоть. — Да они счастливы! Счастливы, даже когда получают наказание. Они же все там рехнулись от благополучия, лени и тоски! А я им приношу счастливые моменты познания!
— Познания чего? Жестокости?
— Познание тайны русского народа! Они ведь за этим ко мне пришли… Думаете, приятно ходить в этих лохмотьях, лить на себя воду или морозить ноги на снегу?.. Да я с детства холода боюсь! Но они же ждут этого! Ждут чего-нибудь необычного, нестандартного! А поскольку у них сознание на примитивном уровне и они ни о чём, кроме всяких индейских обычаев или загадок инков не слышали, то приходится изобретать нечто им знакомое. Язык проколоть — это они понимают!.. Человек чувствует себя счастливым, когда познаёт тайну через знакомые ему образы и ритуалы. Им же потом у себя на родине придётся открывать подобные школы. А чем они привлекут к себе обожравшуюся и тоскующую публику? Да только «зимогорством»! Потому что у них разум дремлет, а душа пустая, как бубен. Вот и радуются всякой дикости! И им не нужно знать ничего ни о родине человечества, ни тем более о Беловодье.
— Значит, ваш научный труд о Таймыре — такая же авантюра и выдумка, как и школа? — спросил Опарин, теряя доверие.
— С чего вы взяли?.. Труд о родине человечества создан для внутреннего национального пользования, а не для этих… — он кивнул в сторону дома. — А мне нравится ваша идея насчёт таймырского Беловодья. Есть рациональное зерно. Главное, там холодно, всегда холодно и можно не обливаться… Если у вас есть благородные замыслы — действуйте! Действуйте без промедления, пока мир окончательно не превратился в сумасшедший дом и не опустился в бездну мрака и хаоса. Несите эту светлую мысль, освещайте путь людям. И пусть прозреют слепые!
Можно было прощаться с ним и уезжать, однако Неверов снова схватил за локоть, притянул.
— Вижу, вы человек не только посвящённый, а ещё мыслящий… Что мне посоветуете? Видели эту макаронницу у меня? Глубоко несчастная барышня, и больна. Семнадцать попыток суицида. Насмотрелась с детства сексуальной заразы и ей втемяшилось, что совокупление с ней — божественно. Нет, вылечить, конечно, можно, дать ей возможность, к примеру, почувствовать русскую бабью долю. Но ведь уедет и опять заболеет. Потому что страшна, как баба-яга, кто с ней в постель ляжет? Опять завихрения начнутся… Как вы считаете, если я объявлю её богиней любви — поможет? Но с полным запретом секса? Какой у богини может быть плотский секс!.. Поможет?
— Не знаю, — чтобы отделаться, сказал Опарин.
— Вот и я пока не знаю. Сомнения мучают. Объяви, так эти убогие американцы с неё не слезут. Им же так-то женщины не нужны, но если макаронница — богиня и есть запрет — в доску расшибутся. Любовь, не любовь — они уже этого не понимают. Конечно, рискованно, да пусть хоть чуть-чуть почувствует себя женщиной…
Сергей высвободил руку и пошёл задами, выискивая проулок между огородами, чтобы выйти на улицу.
— А что со шведом делать — не посоветуешь? — вслед спросил Неверов. — Сын миллионера, свой самолёт есть, даже человечину пробовал. Ни холодом, ни обливанием уже не поможешь! Ты не знаешь, чем бы его таким полечить?..
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});