— Несомненно, они его ненавидят, — сказал Конан, — да и за что его любить? Но, к сожалению, его боятся, и боятся это безобразной старухи Аглы.
— Агла! — Гома в негодовании сплюнул. — Эта древняя злобная тварь уже несколько поколений преследует мою семью. Она бессмертна, она обращает людей в рабство озерному божеству. Они думают, что она каким-то образом получает от него силу.
— А ты в это веришь? — спросил Конан.
— Верил, когда был моложе, но во время своих странствий я насмотрелся на разнообразных шаманов и ведьм и понял, что они просто морочат людям голову, заставляя верить в свои сверхъестественные силы. Некоторые, конечно, владеют заклятьями, другие умеют вызывать духов джунглей, но большинство же просто хорошие фокусники. Мне теперь кажется, что это озерное существо вовсе и не бог. Я видел море и тех чудовищ, которые в нем обитают. А наше озерное, может быть, и не относится к разумным существам. Если это бог, почему же он прозябает в озере? Почему он нуждается в людях, которые бы кормили его кровью себе подобных?
— Ты стал мудрее в странствиях, — заметил Конан.
— Когда надо жить лишь своим умом, приходится учиться думать. Я оказался без племени, без традиций и научился не принимать ничьих слов на веру, пока эта вера не станет истиной. Теперь, когда я вернулся, я вижу, что многие слепые верования моего народа — глупое заблуждение. Вряд ли это чудовище удастся убить, но я не понимаю, почему мы должны кормить его.
— Кефи рассказал, что твой отец тоже отказался от жертвоприношений, — сказал Конан.
— И этим правитель заслужил враждебность Аглы. — Гома опять сплюнул.
— Убей ее, и половина твоих проблем решится.
— Я и собираюсь это сделать. И убью дядю, чтобы самому взойти на престол.
— Если начнется война, — сказал киммериец, — на меня можешь рассчитывать.
— Это будет не твоя война, — ответил Гома.
— Но я воин. И потом, Набо захватил моих товарищей, если они вообще еще живы. Я обещал им помогать, пока не найдем странствующего Марандоса, что еще не сделано, значит, я обязан сражаться за их освобождение.
— У тебя сильно развито чувство долга, — сказал Гома. — Это ценное и редкое качество.
— Иногда оказывается обузой. Я бы с удовольствием взял в руки копье и меч и пошел бы своей дорогой. Но я взялся за дело и должен довести его до конца.
— Прекрасно. Когда мы выступим против Набо, ты будешь рядом со мной.
— Великолепно. А что этот таинственный Марандос, как ты думаешь, где он может быть?
— Узнаешь утром, — сказал Гома. — А теперь надо немного поспать.
— Не помешало бы, — ответил Конан. — Трудный день, завершенный обильным ужином и пивом — это тяжеловато даже для киммерийского воина. Я рад, что опять встретил тебя, друг. Иначе не знаю, как бы я стал объясняться с твоими мятежниками.
Гома хлопнул в ладоши, и на пороге появился молодой воин, которому Гома отдал какие-то распоряжения.
— Этот юноша отведет тебя в свободную хижину, — сказал он Конану. — Спокойной ночи, друг. Нам еще многое предстоит сделать.
В радостном предвкушении отдыха Конан последовал за воином, который в полном изумлении разглядывал это заморское чудо. Хижина, в которую его привели, была похожа на все остальные: та же небольшая круглая комната с отверстиями в стенах, через которые проникал воздух. Положив меч поближе, киммериец погрузился в глубокий сон.
Вставало солнечное утро, и только над озером вился легкий туман. Конан, потягиваясь, вышел из своей хижины. Просыпалась вся деревня, люди выходили на улицу, хлопая спросонья глазами, потом при виде киммерийца хлопая глазами еще сильнее. Болтая и оживленно жестикулируя, люди собирались вокруг незнакомца, дети хотели потрогать его странного цвета кожу, женщины накручивали на пальцы его длинные прямые волосы. Но, в отличие от городских жителей, в их любопытстве не было враждебности, жесткости. Они одного племени, а значит, решил Конан, разницу между ними можно объяснить пагубным действием близлежащего озера.
Когда Конан приблизятся к большой хижине Гомы, стоящий на страже воин что-то прокричал, и на пороге появился сам хозяин. Он обратился с короткой речью к своему народу. Потом хлопнул в ладоши, и люди начали расходиться.
— Я им сказал, что ты мой друг и пришел из-за гор, — пояснил он Конану, — и что мы сражались плечом к плечу. Я им сказал, что ты с далекого севера, из холодной туманной страны, где почти нет солнца, и поэтому кожа у людей белая, а глаза голубые. Они будут относиться к тебе с тем же уважением, какое оказывают моим верховным командирам.
— Благодарю тебя, — сказал Конан.
— А теперь пойдем. Надо проверить караулы, а заодно и поговорим.
Пока предводитель повстанцев осматривал посты и военные сооружения, Конан рассказывал ему, что происходит в городе. Слушая рассказ киммерийца о Сетмесе и его отряде, Гома даже присвистнул:
— Стигиец! Как ты думаешь, он на самом деле обладает колдовскими способностями?
— Про стигийских волшебников говорят, что они самые сильные во всем мире, и есть все основания полагать, что это правда. Но этот жрец совсем не похож на других, он потомок королевского рода Пифона. Не знаю, правда, как это отразилось на его сверхъестественных способностях. Из того, что я пока видел, следует только одно: он скорее не коварный колдун, а заговорщик и интриган.
— А что его отряд? Это сильное войско?
— Я решил, что это наемное войско и все воины-профессионалы. Поэтому недооценивать их не следует. Они выйдут в бой стройными рядами с копьями, мечами и щитами.
— Тогда это будет не бой, — заметил Гома с презрением. — Мои воины набросятся на них с криками и быстро окропят свои копья стигийской кровью.
— Яростью можно сломить дисциплину, — ответил Конан, — но так ты многих потеряешь.
— Воины рождены для того, чтобы умереть в битве. Так и должно быть.
— Бумбана я в городе не видел, — продолжал Конан. — Они, наверное, будут драться как всегда — бешено и бестолково.
— Мой дядя, должно быть, не допускает их в город. Даже для него эти гориллы — презренные твари.
— Я видел, они несли наших погибших, — мрачно заметил Конан. — Наверное, это был их обед.
— Мы их всех прикончим, — уверенно заявил Гома.
Они видели воинов с желтыми, красными и зелеными перьями. Люди свирепо рвались в бой. После многих лет изгнания они жаждали крови своих врагов.
Гома пробыл с ними не более трех дней, но они уже полностью отдали себя в его руки. От внимания киммерийца это не ускользнуло.
— Все эти годы, — объяснил Гома, — они тешили себя надеждой на мое возвращение. Не будь я истинным воином и не оправдай их надежд, они бы вели себя иначе, но так не произошло, и они мне верны. Верховные командиры сначала отнеслись ко мне с подозрением, но я убил одного из усомнившихся, и остальные признали мое несомненное лидерство.