только негативными.
Таня с отвращением следила за тем, как люди, некогда обожавшие Громова, теперь выступали с гневными тирадами в его сторону. И в определенный момент поймала себя на мысли о том, что злят сейчас ни сколько упоминания Громова, сколько то, в каком они были ключе.
– Евгений всегда был «не нашим» спортсменом, – деловито комментировала на камеру немолодая женщина, бывшая фигуристка, а ныне тренер. – Он всегда был бунтарем, любил спорить с Федерацией и поглядывал в сторону Канады. Потому что там совсем иное отношение к спортсменам. Там всё можно, там свобода! А у нас всё строго, зато и результаты показываем отличные. А Евгений сделал свой, ошибочный выбор. Он отрекся от родины.
Таня ощутила, как заскрипели зубы от злости. Она знала эту женщину. И отчетливо помнила, как та боготворила Громова в каждом предыдущем интервью. Как называла его феноменом и радовалась, что он самый что ни на есть «наш» спортсмен. Но стоило только выехать за пределы России, как на него сразу же полились помои со всех сторон. Его обожали. Его обожествляли. Его неимоверно любили. Хотя и пытались держать в «ежовых рукавицах», чтобы как-то подавить характер, чтобы удержать в России. Но не смогли. И эта огромная любовь теперь оборачивалась такой же огромной ненавистью.
И если первые несколько часов после отъезда Громова Таня ненавидела весь белый свет, включая его самого, то сейчас начинала ненавидеть этих экспертов, критиков и некогда поклонников, что в одночасье забыли о том, сколько побед он принес стране. О том, с каким трудом восстанавливался после тяжелой травмы спины, чтобы не пропустить свою первую Олимпиаду. О том, сколько раз катался под действием медикаментозной блокады. О том, каким долгим и не самым легким был его путь в спорте под цветами российского флага.
Теперь об этом, казалось, никто не помнил. Теперь стало «модно» Громова ненавидеть. И если раньше, на фоне всеобщей любви, Таня пыталась культивировать в себе неприязнь, то сейчас, наоборот, в душе зарождалось что-то странное. Какое-то неконтролируемое желание защитить от всех нападок. Защитить даже несмотря на то, что ему до всех этих нападок наверняка нет никакого дела…
Таня вздохнула, сильнее кутаясь в плед и размышляя о том, как Громов сейчас обустраивается в Канаде. Наверняка, где-то рядом с ним крутится Эми, не сводившая с него глаз весь американский этап гран-при. В голове Тани промелькнула ревностная мысль о том, что, возможно, между ними уже что-то могло произойти. Ведь Эми теперь рядом с ним. В одной стране. В одном городе.
А между ними с Женей теперь не несколько московских улиц, а огромный Атлантический океан.
* * *
Арсений вышел из ледового дворца, оставив Таню и Илью тренироваться самостоятельно. Направляясь к выходу из дворца, Мельников вспоминал, что сначала решил не выходить на связь с Алисой, чтобы самому всё обдумать, свыкнуться с мыслью о том, что они скоро станут родителями. Но теперь понимал, что чем больше тянет с разговором и извинениями, тем тяжелее становится начать. Чувство вины крепкими, холодными пальцами обхватывало за горло, не давая сказать ни слова. Не давая собраться с мыслями и, наконец, встретиться.
Но сейчас Арсений был настроен решительно. Больше тянуть нельзя. Он любит Алису. И он хочет на ней жениться. Он хочет и, что самое главное, готов воспитывать их ребенка.
– Привет, – Мельников вздохнул, позволяя губам растянуться в улыбке, когда гудки в телефоне прервались, и Алиса ответила на вызов.
– Привет, – тихо отозвалась она.
– Ты сейчас где?
– Какое тебе дело? – огрызнулась Алиса, вспоминая вопрос Мельникова, который уже несколько дней не выходил из головы.
– Что-то я не припоминаю такой улицы… – задумчиво протянул Арсений. – Ты точно в Москве?
– Очень смешно.
– Я заберу тебя, и мы поедем к твоим родителям, – быстро проговорил Мельников, садясь за руль машины. – Только скажи, где ты.
Алиса, до этого неспешно прогуливающаяся в парке, замерла на месте. Из Америки она вернулась десять дней назад, но о своей беременности семье не сообщила. Да и стоило сказать «спасибо» Министерству Спорта, что завалило бумажной волокитой, сразу после официального заявления об окончании карьеры. Но поблагодарить можно было ещё и Громова. Так как его уход из спорта и отлет в Канаду перетянул на себя всё внимание общественности. Поэтому Алисе было легче. Но не было легче в плане ощущения, будто она потеряла двух самых дорогих для неё мужчин. Громов улетел на другой континент, безмолвно будто повесив на неё ярлык предательницы, а Мельников, усомнившись в отцовстве ребенка, ранил ещё больнее.
– Зачем к родителям?
– Я почти уверен, что ты до сих пор им не рассказала, – губы Арсения растянулись в улыбке.
– О чем?
– О том, что мы ждем ребенка, а они скоро станут бабушкой и дедушкой, – мягко и с любовью, отчетливо слышимой даже через телефон, пояснил Мельников, аккуратно выруливая с парковки.
– А мы ждем? – Алиса прищурилась и включила природную вредность. Арсений заставил её понервничать, так теперь она заставит его сделать то же самое. Хоть и на пару секунд.
– Да, – сдерживая смех, ответил он, – а ещё у нас скоро свадьба, дорогая Алиса Мельникова.
Её губы на мгновение приоткрылись. Разум не успевал за слухом.
– Ты… – медленно протянула она. – Ты только что позвал меня замуж? По телефону?..
– Так ты не назвала мне своё местонахождение! Что мне, безумно влюбленному, ещё остается?
– Рижский Сад, березовая аллея! – протараторила Алиса и услышала в телефоне заливистый смех.
* * *
Евгений стоял у большого панорамного окна в квартире, располагавшейся в одном из небоскребов. Ночной Ванкувер клокотал под ногами, переливаясь яркой иллюминацией. Оживленные даже после полуночи дороги, подобно светящимся артериям, тянулись между высокими домами, пролегали вдоль набережной реки Фрейзер и берегов длинного залива Беррард. Жизнь здесь никогда не утихала. По крайней мере, так выглядело из окна новой квартиры Громова. Её выбирала Эми. Она никогда не была у него дома на Арбате и не представляла, как сильно попала в точку. Вид из его московской квартиры, конечно, не был таким впечатляющим, не давал возможность видеть живописный, даже на фоне урбанистического конгломерата небоскребов, залив, но по общему настроению был похож на тот, что открывался сейчас. Жизнь на Арбате тоже никогда не утихала. Она всегда шумела и мерцала яркими огнями.
В Канаде Женю действительно считали если не Богом, то вторым после него. Как только он открывал рот на каком-либо заседании Федерации, все посторонние разговоры сразу прекращались. Сначала Громов полагал, что остальным просто хотелось послушать его грубый русский акцент, но затем понял, что дело далеко не в этом. Здесь его уважали и ловили каждое слово. И баснословные деньги были готовы платить просто за то, что Громов будет числиться в рядах их Федерации, не ведя при этом никакой серьезной работы.
А работать Евгений не мог. Он несколько раз приходил на лёд олимпийского ледового дворца. Того самого, где они с Таней завоевали «золото». Того самого, в подтрибунных помещениях которого они столько раз ругались и целовались.
Право вести тренировки здесь было огромной честью. Как и то, что Евгению предоставили большой выбор пар, чтобы он сам решил, с кем будет работать. Но он не мог. Внутри был огромный психологический блок. Теперь он понимал, почему многие профессиональные спортсмены не могут сразу после ухода из спорта стать тренерами. Тренер обладает совсем иным мышлением, иным взглядом, иной психологией. Громов пока по всем параметрам оставался атлетом и не мог смириться с мыслью, что на лёд больше не выйдет. И Олимпийский ледовый дворец, казалось, до сих пор хранивший тонкий аромат духов Тани, ещё больше давил на него. Несмотря на всеобщее обожание, на полную свободу самовыражения, Громов чувствовал себя здесь загнанным в угол зверем. Он здесь чужой. Он здесь – инородное тело.
В России он часто чувствовал себя зажатым в тиски. Министерство Спорта давило, запрещало ставить тренировки по удобному для него графику, вечно допускало какие-то ошибки при оформлении документов и не могло защитить от вечных и ничем не подкрепленных