Читать интересную книгу Леди и война. Пепел моего сердца - Карина Демина

С придумыванием сложно. Комната почти пуста, а выходить за пределы неразумно. Прятки и жмурки отпадают по той же причине – мы должны сидеть тихо-тихо. Рисовать нечем и не на чем. Из добычи – старый башмак и треснувшая тарелка, которая прячется под кроватью. Тарелку протираю от пыли и разбиваю на крупные куски.

– Смотри, – куски высыпаю на стол, – это мозаика. Их можно складывать… вот так.

Некогда тарелку украшал орнамент, и глазированное покрытие сохранилось.

– Видишь? Этот кусочек подходит к… вот этому. А сюда подвинем… нет, не получается.

Йен внимательно следит за каждым моим движением. Наконец решается и трогает осколок.

– Думаешь, подойдет?

Убирает руку.

– Хочешь попробовать сам?

Я отступаю от стола, и Йен переводит взгляд с осколков на меня, снова на осколки. Тянется. Перебирает. Вид предельно сосредоточенный… сходство с Кайя становится невероятным.

– На. – Он протягивает мне осколок.

– Спасибо. Куда мы его поставим? Сюда? Действительно, подходит. Какой ты молодец. Продолжим?

Настене эта игра надоела бы быстро. Пожалуй, Настена вообще не сочла бы ее игрой, а вот Йен увлекся. Он складывал осколки тарелки так, словно не было в его жизни занятия более важного. Язык и то от усердия высунул. А когда он вдруг выронил кусок и обернулся к двери, я поняла: что-то случилось. Или вот-вот случится.

– Йен, иди ко мне, пожалуйста…

Стало страшно. Он явно слышал чужих, на своих Йен внимания не обращает. А чужие… каков шанс, что друзья? Магнуса нет. Урфина тоже. Охрана где-то рядом: за домом наблюдают, но… лучше не привлекать внимания.

– Йен, солнышко, иди ко мне. Сейчас мы с тобой спрячемся…

Смахнуть почти собранную мозаику на пол, подхватить Йена на руки – он слишком легкий для полуторагодовалого ребенка, поднять доску, закрыть за собой дверь. Лечь. Потянуть за веревку до щелчка. Я ведь проделывала это, тренировалась. Я знаю, что тайник надежен и в нем хватит места для двоих. Здесь темно, пыльно и душно, но безопасно.

Прижать Йена к себе. Закрыть задвижку. Затаиться.

– Все хорошо, малыш. Все хорошо. – Я обнимаю его, а Йен не пытается вывернуться. Он замирает, вцепившись руками в ворот платья, утыкается носом в шею, дышит часто, нервно. – Нас не найдут. Мы хорошо спрятались и будем лежать тихо-тихо. Правда?

Некоторое время ничего не происходит. Я даже начинаю думать, что зря испугалась, мало ли, что Йену почудилось, но вот раздается протяжный скрип входной двери. И шаги… Двое? Трое? Больше. Люди переговариваются вполголоса, и слов не разобрать.

Только бы Йен не заплакал…

…я не видела, чтобы он плакал.

– Они нас не найдут, – шепчу настолько тихо, что и сама не слышу собственного голоса. – Не найдут… закрой глаза.

Глажу. Волосы у него мягкие, как пух… у Настьки такие же. Только от них молоком пахнет, а Йен пропитался запахами города. Так не должно быть. Детям не место во взрослых войнах.

А в шкаф заглядывают. И дверцу оставляют открытой – я слышу по звуку и сама замираю, понимая, что в любой момент наш тайник может быть обнаружен.

Время тянется… так медленно.

Громко стучит сердце. И собственное дыхание слышится слишком уж громким.

Почему эти люди пришли сюда? Случайность или произошло то, чего Магнус опасался? Как надолго они здесь? И если уйдут, то… уходят. Хлопает входная дверь, вызывающе громко, как мне почудилось, словно бы кто-то давал понять: чужаки убрались. Можно покинуть убежище.

Нельзя.

Я не стану рисковать.

– Давай спать? – предлагаю шепотом. – Сейчас мы заснем, а когда проснемся, то тех людей здесь не будет.

Не вижу Йена, но его пыльная клейкая ладошка касается моей щеки. Гладит. Успокаивает.

И мне становится стыдно. Я не имею права на страх.

– Спасибо. Хочешь, я расскажу тебе сказку? Правда, я не знаю, какие сказки принято рассказывать в вашем мире, но… Сказка, она всегда сказка… эта – про колдунью и одного мальчика, в сердце которого попал осколок волшебного зеркала. И сердце стало неживым. Но все закончилось хорошо, в сказках только так и может быть. Будешь слушать? Конечно, будешь. Далеко-далеко, в одном городе, который совсем не похож на этот город, жили две семьи.

Йен слушает. Он засовывает в рот большой палец, и Настька точно так же делает, когда пытается себя успокоить.

– В одной семье рос мальчик. Во второй – девочка. Они не были братом и сестрой, но любили друг друга как родные…

Что я делаю?

– …родители их были бедны и жили в каморках двух соседних домов. Каморки находились под самой крышей, улочка, разделявшая дома, была узкой, а кровли домов вовсе сходились. И между ними тянулся водосточный желоб. Здесь-то и смотрели друг на друга чердачные окошки от каждого дома. Стоило лишь перешагнуть через желоб, и можно было попасть из одного окошка в другое…

Зачем я приручаю этого ребенка? Притворяюсь ему другом. Играю. Сказки рассказываю. Заставляю себе верить. А потом отдам в «надежные и добрые руки»? Буду врать себе, что так для него лучше?

– Дети ходили друг к другу в гости…

Отправлять подарки ко дню рожденья от имени Анастасии. Или вовсе постараюсь вычеркнуть из памяти сам факт его существования? А не получится. Если бы не видеть, а просто знать, возможно, и удалось бы. Но теперь… Йен есть, этого не изменить. Вот он, лежит, прижимается ко мне, сопит. Заснул, кажется. Вот тебе и сказка… или сказочник такой?

Его следовало вывезти из города. Пожертвовать охраной, все равно от нее пользы нет, и отправить. В Ласточкино гнездо, к границе, неважно куда, лишь бы подальше от этой безумной войны и площади Возмездия. Не пощадят же.

Настей я не стала бы рисковать.

Не знаю, сколько времени мы провели в тайнике, показалось – целую вечность, на самом деле вряд ли больше часа, но Магнус все-таки появился. Он открыл тайник и спросил:

– Вы целы?

Йена вытащили. Помогли выбраться и мне.

– Целы.

Только ноги затекли так, что стоять могу, лишь упершись обеими руками в стену, покачиваюсь, словно пьяная. И стараюсь не смотреть на тени в углу.

Все-таки засада была, и скоро этих людей хватятся.

– Надо уходить. – Магнус подает руку. – Спасибо.

За что? И тут до меня доходит. За то, что Йена не бросила? Он и вправду думал, что я на это способна? Избавиться от ребенка чужими руками? Не убийство, но… случись вдруг с Йеном что-нибудь, разве это не было бы мне выгодно? Нет ребенка – нет проблемы. А с совестью мы как-нибудь уживемся.

Совесть здесь в принципе не аргумент.

Проклятье! Я сама себе противна становлюсь от подобных мыслей.

Мы уходим. Темными переулками. Подвалами. Катакомбами. Забытыми переходами, в которых стоит характерный смрад канализации, а стены поросли розоватыми грибами. В очередном убежище сухо и тесно из-за ящиков. Из них сооружают подобие кровати.

Они же идут на костер.

Здесь мало воздуха и огонь горит плохо, но хватает, чтобы подогреть остатки все той же пшенки. Жаль, сахар закончился.

– Йена надо отослать. – Он теперь не отходит от меня ни на шаг, то и дело цепляется за юбку, словно боится, что я сбегу. – Здесь слишком опасно.

Почему я должна говорить настолько очевидные вещи? Почему возвращения не потребовал Ллойд? И Магнус молчал? Он-то видит, что творится в городе. Или опять мое спокойствие важнее подобных мелочей? И кем у нас Йен на этой шахматной доске? Не король, но и не пешка… фигура без номинала.

– Послезавтра казнь. – Магнус подбрасывает в огонь желтоватые отсыревшие доски, и дым расползается по пещере.

Я знаю, что казни на площади Возмездия проводятся часто. Они – почти жертвоприношение, пусть бы и храм закрыт именем Республики. В ней нет богов. И нет правителей.

Только народные избранники, которые все-таки решились.

– Только Кайя?

Повторяю себе, что его не получится убить, но… не верю. Он устал бороться. И готов уйти.

– И Кайя тоже.

– Хорошо. – Я протягиваю к огню руки, удивляясь тому, что пламя не греет. – Выйти придется рано. Мы должны оказаться как можно ближе к эшафоту.

Магнус не спорит, а Урфин пытается убедить, что в этом нет смысла: слишком опасно. Урфин будет среди конвоя. Он попытается подобраться ближе. Передать записку.

Не уверена, что Кайя способен читать.

– Лучше это. – Я развязала шнурок и сняла кольцо. – Отдай ему.

– И ты останешься здесь?

– Конечно, нет.

…Кайя, когда я до тебя доберусь, то… не знаю, что с тобой сделаю.

На отдых – два часа. Ящики. Плащ вместо простыни, и он же за одеяло. Костер почти погас. Тишина, в которой слышно, как где-то далеко, в лабиринте ходов, разбиваются капли о гранитную гладь: города тоже умеют плакать. И когда Йен забирается на импровизированное ложе, у меня не хватает сил прогнать его. Йен же, устраиваясь под боком, протягивает осколок старой тарелки.

– Спасибо, дорогой.

Остатки узора. Острые края… получится ли у меня когда-нибудь склеить собственную жизнь?