Активно действовали и подводники. Именно в эту пору особо отличился экипаж подводной лодки С-13 под командованием капитана 3 ранга А. И. Маринеско, пустивший на дно океанский лайнер «Вильгельм Густав», на котором эвакуировались восемь тысяч гитлеровцев. По случаю их гибели в Германии был объявлен траур…
В Паланге располагалось несколько штабов и оперативных групп. Первый, кого я встретил, был заместитель начальника политического управления флота генерал-майор Григорий Михайлович Рыбаков — всегда спокойный, даже несколько флегматичный. Сейчас я первый раз увидел его в возбужденном состоянии. Он с ходу огорошил меня:
— Чего тебя принесла нелегкая? Только корреспондентов нам не хватало. Прислали бы пехотный полк — оно бы ко времени…
По тону его я почувствовал что-то неладное, но не решился вникать в подробности и предпочел на время ретироваться. Но и генерал-майор береговой службы Николай Васильевич Арсеньев не меньше удивился моему появлению:
— Как вы сюда проскочили?! Ведь мы отрезаны. На Кретингу вышли немецкие танки.
— Мы ехали по лесной дороге вдоль берега, и нас никто даже не остановил, — смущенно объяснил я.
— Ваше счастье. Обстановка такова, что, возможно, нам придется принять бой. Готовимся к отражению морского десанта.
Николай Васильевич тут же при мне попросил командующего ВВС генерала Самохина снять зенитные орудия с аэродрома, перебросить их на берег, собрать всех летчиков, техников, аэродромную команду, помочь организовать круговую оборону.
Такое трудно было предвидеть. Фактически немцы в тисках, давно утратили боевую инициативу. Теперь, видимо, решили прощупать нас. «И попали в самое уязвимое место, — объяснил Арсеньев. — У нас тут сплошные штабы — и ни одного пехотного подразделения».
Я спросил, где мне находиться во время боя.
— Думаю, у артиллеристов, — ответил он. Заметив наган, висевший у меня на поясе, Николай Васильевич рассмеялся: — У вас патроны есть? Или носите так, для устрашения окружающих?
— Один комплект в барабане.
— Подите к начальнику боепитания и скажите, что я приказал выдать вам еще два комплекта.
На этом мы с Арсеньевым расстались. Я вышел из дома, перед которым высилась белая скульптура ангела.
Как же так, сорок пятый год, на всех фронтах идет успешное наступление, а мы вроде попали в окружение?!
Как-то в первый год войны ни в Таллине, ни в Ленинграде, ни в Севастополе я не ощущал опасности, хотя она постоянно нависала над головой, и никогда не задумывался над тем, что могу погибнуть. Здесь впервые пришла на ум такая мысль, и стало досадно погибать на пороге нашей победы. Страшен был не сам бой, которого все ждали с минуты на минуту, а внезапная перемена обстановки. Все было по-мирному, и вдруг — танки наступают на Кретингу, всего в десяти километрах от нас.
О эти январские дни 1945 года в Паланге! Чего они нам стоили! Ни один человек, застигнутый там, никогда их не забудет…
Я получил два запасных комплекта патронов и вернулся к генералу Арсеньеву. В этой крайне напряженной обстановке Николаю Васильевичу не изменила обычная выдержка. Слушая по телефону тревожные донесения о том, что со стороны Кретинги не затихает стрельба и там идет бой частей 43-й армии с немецкими танками, перерезавшими дорогу на Палангу, Николай Васильевич твердым голосом отдавал распоряжения на случай прорыва танков. Его, волею судеб оказавшегося в Паланге в роли единственного артиллерийского начальника, сейчас заботила возможность высадки немецкого десанта. Положив трубку, он поспешил к морю. Я — вместе с ним.
Издалека доносился грохот выстрелов, но в Паланге покуда было тихо. Зато, оказавшись на берегу, мы попали в самое пекло. Противник обстреливал все побережье. В густой темноте — хоть глаз выколи — снаряды взрывались, и тысячи раскаленных осколков веером разлетались по сторонам. Но даже взрывы не могли заглушить ошеломляющий гром прибоя. Со стороны Клайпеды в воздух взмывали ракеты, и на море вспыхивали и гасли какие-то подозрительные огоньки.
Сотни две авиаторов, которых с трудом собрал командующий ВВС, лежали притаившись на берегу, у зениток, пулеметов, не выпуская из рук оружия и гранат, напряженно смотрели в сторону моря, готовясь встретить десант; они прекрасно понимали, что здесь, на берегу, будет решающая схватка, ибо никаких резервов у нас нет и быть не может. Стало быть, можно рассчитывать только на себя, на свои силы. И потому был один выход, одно решение — драться до последней возможности, а если враг прорвется, любой ценой сбросить его в море.
В темноте послышался голос посыльного, усиленно разыскивавшего генерала Арсеньева.
— Танки приближаются к нашим батареям! — коротко доложил он.
— Передайте Барбакадзе — действовать по обстановке! — твердо ответил Николай Васильевич и тут же обратился ко мне: — Идите туда. Посыльный поможет вам добраться.
Так я очутился на командном пункте артиллеристов, в маленьком охотничьем домике, поминутно содрогавшемся от выстрелов наших пушек и столь же близких взрывов немецких снарядов. Здесь вместе с Г. И. Барбакадзе находился заместитель начальника Пубалта генерал Рыбаков, они советовались с командирами, как действовать на случай, если немецкие танки прорвутся к артиллерийским установкам.
Усиленная дуэль не затихала всю ночь. А на утро вернулись разведчики — они попали в серьезную переделку и отбивались гранатами. Вернулись не все. Оставшиеся в живых принесли ценные сведения о сосредоточении немецких войск, занявших исходные позиции для атаки. Они выяснили также, где танкоопасное направление. Барбакадзе поблагодарил их, и все данные тотчас нанесли на карту.
Едва Барбакадзе закончил беседу, как послышались доклады наших наблюдательных постов: два полка немецкой пехоты при поддержке почти тридцати танков перешли в наступление…
В это время позвонил командующий ВВС генерал-полковник М. И. Самохин, желая узнать, что у нас происходит. Генерал Рыбаков объяснил ему обстановку и сказал:
— Без твоей помощи не обойтись, Михаил Иванович! Если есть малейшая возможность, подними авиацию.
— Хорошо. Попробую, — ответил тот.
Все знали, что много дней стоит нелетная погода, небо закрыто плотной шапкой облаков. И, откровенно говоря, на помощь авиации была очень слабая надежда. По, к нашему удивлению, в самый, можно сказать, кульминационный момент, когда танки образовали прорыв, а за ними высыпала пехота, низко прижимаясь к земле в оглушая всех ревом моторов, пронеслись над домиком штурмовики. Одно звено, другое, третье…
— Манжосовские пташки, — сказал с облегчением Рыбаков. Он имел в виду командира 11-й дивизии штурмовиков Д. И. Манжосова.
Немцы уповали на погоду и никак не ожидали появления «илов». Самолеты ударили по танкам, рассеяли пехоту, и наступление гитлеровцев остановилось.
Свистели и взрывались немецкие снаряды, в ответ рявкали наши тяжелые орудия. Охотничий домик не то чтобы содрогался, нет, он буквально ходуном ходил. Звенели стекла, вылетавшие из рам. С потолка сыпалась штукатурка, но никто этого не замечал: все были поглощены донесениями, по которым можно было судить о ходе сражения.
Наблюдательные посты корректировали огонь и докладывали о том, что немецкая пехота, бросившаяся было в атаку, теперь откатывается, неся потери. Так продолжалось час-другой. Но вот громом пронеслось известие: танки! Барбакадзе с яростью кричал в трубку:
— По танкам прямой наводкой…
В первые минуты мы совсем было воспрянули духом, слушая донесения с наблюдательных постов:
— Подбит «тигр»…
— Прямое попадание в «фердинанда»…
Но часть танков все же проскочила огневую завесу и прорвалась в мертвую зону перед одной из наших батарей.
На КП установилась настороженная тишина, в которой ясно выделялось каждое слово Барбакадзе, передававшееся на батарею:
— Комендорам с автоматами и гранатами выдвинуться вперед и остановить танки!
— Есть! — донеслось издалека.
Мы стояли у стен, ожидая, что будет дальше. Чей-то властный голос произнес:
— Без команды никому не выходить! Приготовиться к бою!
Кто взялся за автомат, кто — за гранаты, а я вынул из кобуры наган, которым воспользоваться мне так и не пришлось. Атака была отбита артиллеристами.
Я вернулся в Палангу.
Ненастная погода! Угрюмое серое небо нависает над землей. Сырой снег валит крупными хлопьями. В воздухе промозглая сырость, какая обычно бывает осенью или ранней весной. Порывы острого, колючего ветра доносятся с моря и обжигают лицо.
Командующий военно-воздушными силами генерал Самохин по нескольку раз в день выходит из штаба, всматривается в небо и негодует:
— Чертова погодка! Хороший хозяин собаку не выгонит!