Читать интересную книгу Течение времени - Эдгар Вулгаков

– Когда? Ты сам прекрасно знаешь, что гармонический анализ уже сегодня используется при исследования работы сердца.

– Да, конечно. Поговори с Танюшкой. Что-то я не вижу тетю Грушу, пойду к ней.

Тетя Груша сидела у раскрытого настежь окна.

– Что случилось, тетя Груша?

– Сердце что-то стало болеть. Все думаю о нашем мальчике. Уж очень хороший он: и добрый, и веселый, и ласковый, и очень умный, даже чересчур. Все знает! Чему же тогда ему учиться в его годы, прямо не знаю? По своему поведению восемнадцатилетний мальчишка, а с головой профессора. Танюшка наша твердо стоит на ногах. Она умница, умеет работать, красивая, характер имеет твердый, в случае чего, за спиной ты да Леночка. За нее я спокойна. А он нет, не такой, не подкрепленный сзади и хворый. Даже если сейчас встанет на ноги – хворь нескоро отступит. По ночам мысли разные в голове – тихо, никто не мешает думать. Вот что я решила – нельзя его отпускать в Париж. Погибнет там парень при всей к нему любви матери. Он должен входить в жизнь в крепкой семье, в нашей. Учиться может и в МГУ. Отпустить его можно в Париж лет через десять, а может быстрее, а может и сам не захочет – и будет жить то здесь, то там. Вполне возможный случай, а, Алешенька?

– Правильно вы рассуждаете, тетя Груша, золотой вы человек. Как сложится дальше жизнь Алеши, решение будет принято потом. А сейчас надо поставить его на ноги в буквальном смысле этого слова, и сама жизнь подскажет правильное решение. Ваше предложение кажется мне очень верным, целесообразным – жить в дружной семье, в которой он, окруженный вниманием и любовью, возмужает и окрепнет и физически, и психически.

Секретаря в приемной не было, и Алеша без стука вошел в кабинет Леночки. Окна прикрывали жалюзи, тихо гудел вентилятор. В конце длинного стола сидела какая-то женщина. Кто именно, в полумраке не видно. А когда все просочились в кабинет и Алеша включил свет, навстречу вошедшим кинулась было стройная высокая женщина, но резко остановилась как вкопанная в полуметре от них. От женщины исходил тонкий ненавязчивый аромат чего-то очень свежего и весеннего.

– Ребята, это я, Наташа. Неужели так постарела, не узнали? Как мой сын? Я знаю, дружочек в операционной. Алеша, как ты поседел!..

И сразу все заговорили, вполголоса. Она обняла тетю Грушу и заплакала навзрыд. Вошла Надежда Ивановна, секретарь Елены Федоровны, и, поняв обстановку, тут же вернулась с каким-то флаконом, передала его Наташе. Наташа, подойдя к Косте, отступив от него на шаг, спросила:

– Это ты, Костя? – обняла и поцеловала его. – Алеша, это Танюшка?! Я любила с тобой возиться, когда ты была маленькой, а Алеша, в то время сам еще не познавший отцовские радости, как говорила Леночка, сердился и отбирал тебя. Ты красавица и умница, так писал мой дружочек о тебе. Теперь вижу сама. Я очень хочу тебя обнять и поцеловать. Я думала об этом часто. Можно?

И Таня ответила неожиданно для себя, охваченная доверием и нахлынувшим на нее чувством нежности и радости к маме своего брата:

– Конечно! А мне можно обнять вас?

Они были примерно одного роста – обе высокие и стройные, у обеих красивые фигуры, только Танюшка тоненькая, гибкая, а у Наташи – наметилась некоторая полнота, как у греческих богинь, придающая ей более совершенные формы.

– Алеша, а ты поцелуешь меня за сына? Только вот не смогла уберечь его от падения с велосипеда у меня на глазах, – она его обняла и поцеловала в губы, почти как прежде.

– Наташенька, разве ты в этом виновата, как всегда действует господин случай. Мы все надеемся, что операция пройдет успешно. Познакомься с моим другом – он жених, а может быть, уже и муж Светы: у них вечные секреты. Наверное, тебе с дороги хочется принять душ, – предложил Алеша. – У Леночки отдельный вход, прямо из кабинета. Там все приготовлено, чтобы ты смогла освежиться. Меня об этом предупредила Леночка, предугадавшая твой приезд. Ночевать будешь у нас, в комнате сына, хорошо?

А пока Наташа приводила себя в порядок, Надежда Ивановна на большом столе, за которым обычно проводились совещания, расставила чашки, вазочки с печеньем, принесла банку с растворимым кофе и электрический чайник, а тетя Груша вынула из сумки различную снедь: им предстояло долгое ожидание завершения операции и пробуждения Алеши после наркоза.

Таня, взяв Алешу под руку, отвела к окну:

– Папка, тебе везет на красивых жен.

– Ты, девочка, опять взялась за перепев старой песни, да?

– Нет, папка, нет. Но как она тебя поцеловала! Как смотрела на тебя! Конечно, она хороша собой, такая изысканная и изящная, сразу видно, иностранка. И головка, волосок к волоску – чувствуется работа мастера. Когда она тебя целовала, у меня мурашки бегали по спине. Вот что я тебе скажу, па, она тебя все еще любит. Точно! Любит.

– Слушай, Танюг, не фантазируй. А то я действительно рассержусь не на шутку за то, что любишь совать свой нос куда не следует! Сколько можно об этом! Пожалуйста, помоги няне с закусками. За меня не беспокойся, я надежный, я мамин, твой и твоего недавно возникшего брата.

Когда Алексей увидел Наташу, может быть, его сердце забилось чаще на какое-то время, и не более того, – встретился с родственницей, которую давно не видел. Сколько прошло лет после расставания с Наташей, разрывавшего тогда его душу, а теперь даже не всколыхнувшего заснувших эмоций безумного кратковременного с ней счастья. А как волновался перед встречей с сыном, переживал в Шереметьевском аэропорту! Затем короткое отчуждение, когда он не проявил к мальчику сердечности. И только спустя некоторое время произошло их сближение.

Алексей Петрович снова подошел к окну, ничего не видя перед собой. Как идет операция, которая длится уже четыре часа? Откуда такая уверенность, что все будет хорошо? Почему все спокойны, как будто даже и Наташа? Вот кому я должен быть благодарен за сына. И она не просто родственница, она мать моего сына, рожденного от вспышки любви. Наташа будет близка и мне, и Леночке, и Танюше, и тете Груше, всем.

Часа в три сообщили, что операция проходит успешно и что часа через два хирурги сами сообщат о ее результатах. И бесконечно долго тянулись эти последние часы, и Таня успела поговорить с Наташей об основных дисциплинах, которые читают на ее кафедре в Сорбонне, а затем Костя рассказал Наташе о своей работе адвоката. Устроившись в конце стола, Светлана о чем-то шепталась с тетей Грушей, а Алешу из состояния глубокой задумчивости время от времени выводил Дан своими рассуждениями о нарастающем кризисе в экономике страны. Наконец тетя Груша сказала, что пора готовиться к приходу врачей, и тут же вокруг стола засуетились женщины, достали из холодильника закуски и запотевшие бутылки вина и водки.

Первой вошла Леночка. Обнимая и целуя измученную ожиданием Наташу, она сказала:

– Операция прошла успешно.

То же самое она говорила каждому, кого обнимала и целовала, – и Алеше, и Тане, и тете Груше, каждому… Она это повторяла, как заведенный только на эту фразу механизм, ровным спокойным тихим голосом. Потом таким же тихим голосом:

– Сейчас придут Александр Александрович, Андрей Генрихович, анестезиологи Петр Владимирович и Мария Ивановна, старшая хирургическая сестра Ольга Николаевна. Кажется, я назвала всех ведущих. Да, невропатолог Олег Александрович – он был с нами до конца операции. Они очень устали, не утомляйте их бесконечными вопросами. Все, что надо, они скажут сами. Сейчас они как сжатые пружины. Их надо хорошенько накормить и снять с них физическую и эмоциональную нагрузку, им надо разрядиться. Начните с горячего бульона. На всякий случай поставьте пару лишних приборов, вдруг еще кто-то подойдет. Алешенька, запиши имена и отчества, которые я назвала. Сегодня историческая веха в истории нашей клиники, а может быть, и всей медицины: впервые прошла уникальнейшая операция.

Уже дома Леночка призналась, что никогда не уставала так, как на этой операции:

– Во-первых, это была труднейшая, впервые проведенная операция, во-вторых, прав неписаный закон, что нельзя оперировать родственников.

– Почему, Леночка? – спросил Дан.

– Понимаешь, это трудно объяснить. Даже при рядовой операции хирург все равно напряжен. Предельно внимателен. Он болеет вместе с лежащим перед ним человеком, который в его власти. Этот человек ему поверил, а он, хирург, над ним со скальпелем. А если операция проводится впервые? Все размерено, все проиграно сотни раз мысленно, он знает, что оперируемому не больно – действует наркоз. А когда оперировали Алешу, мне казалось, будто я вскрывала собственную плоть, и временами испытывала нестерпимую боль.

Сидевшая на диване рядом с Леночкой Наташа, у которой все время в глазах стояли слезы, прижалась к ней и, обняв, спросила:

– Почему же все-таки ты встала к столу?

– Как одному из руководителей клиники мне надо было самой проверить всю операционную технологию. Вслед за этой операцией пойдут другие. Так получилось, что первым оказался названный сын, которого я люблю, как Танюшку, как его отца, как свою плоть. Я без колебаний могла его доверить только Александру Александровичу по долгу службы, а как мать, хотя его и не родившая, должна была находиться рядом. А вдруг я понадоблюсь! Объяснение туманное, я понимаю, противоречивое, женское. Знаете, шутят: женщина хирург – уже не женщина.