Именно о таком доме слагали песни утомленные оленеводы:
Весело играет северное сияние,В сердце моем светло и радостно.Приеду, буду слушать радио{1155}.
О подлинности подобных песен можно спорить, но не приходится сомневаться, что большинство северян считали такие желания резонными. Не приходится сомневаться и в том, что эти желания очень редко сбывались. Система снабжения продолжала работать из рук вон плохо, и вместо чайных чашек и цветных платков туземные торговые пункты предлагали ржавые умывальники и парусиновые туфли{1156}. По этой причине — среди прочих — доклады о широком распространении стахановского движения среди малых народов Севера представляются малоубедительными — тем более потому, что авторов этих докладов постоянно обвиняли в обмане и некомпетентности.
Другой стороной заботы о качестве кадров была попытка избавиться от тех, чьи качества были откровенно низкими. Согласно официальным разъяснениям, в годы бешеных скоростей и великого энтузиазма в партию проникли тысячи врагов и прихлебателей. Чистка 1935—1936 годов должна была обезвредить их, где бы они ни скрывались, а скрывались они, среди прочих мест, в тайге и тундре. Великое множество русских, которые были ближе всех к националам, — совхозные служащие, секретари, торговые агенты, — оказались пьяницами, жуликами, мошенниками и бывшими кулаками. Список их преступлений возглавляли грубость и хитрость по отношению к националам, а также извлечение выгоды из их слабости к алкоголю (если верить обвинениям, почти все преступники сами страдали от этой слабости){1157}.
Высшей точкой кампании стал состоявшийся в Москве в мае 1936 г. судебный процесс над начальником полярной станции на острове Врангеля Семенчуком и каюром Сгарцевым. Их обвинили в убийстве одного из членов экспедиции, но государственный обвинитель А.Л. Вышинский, главный теоретик сталинской юриспруденции и будущая звезда московских показательных процессов, превратил дело в наглядную демонстрацию того, как не следует проводить «ленинско-сталинскую национальную политику»{1158}. Станцию Главсевморпути на острове обеспечивали едой несколько десятков охотников-эскимосов, которых доставили туда в 1926 г. в качестве доказательства законности советских территориальных претензий{1159}. Согласно Вышинскому, дружба с этими людьми являлась главным условием успеха полярных исследований. Труднейшей задачей и священным долгом Главсевморпути было «показать все принципиальное различие между большевиком, пришедшим на остров, и старым купцом, промышленником, колонизатором, которые тоже приходили на остров и которые грабили и эксплоатировали жителей этого острова»{1160}. До 1926 г. остров был необитаемым, но это не имело значения: каждый политический процесс должен был возвести преступление к дореволюционному или контрреволюционному источнику. На этот раз судебное разбирательство выявило, что Семенчук и Старцев (сибирский старожил) грабили и эксплуатировали «националов» точно так же, как это делали старые купцы, промышленники и колонизаторы. Семенчук якобы заставлял их работать на станции в ущерб охоте, отказывал им в кредите и медицинской помощи и довел двенадцать человек до голодной смерти{1161}. Обоих обвиняемых расстреляли, а самым заметным результатом процесса была радость освобожденных эскимосов, чьи культурные потребности наконец были удовлетворены: «Лучше охотимся, лучше живем. Мы теперь ходим в баню, лечимся только у врача, чисто моем посуду; умеем печь хлеб. Нам понравилось носить нижнее белье, и мы его стираем. У нас есть европейское платье, и когда не холодно, мы его носим… Мы все решаем остаться на острове; он теперь наш родной, советский остров»{1162}.
Таким образом, все закончилось благополучно, но у руководства Главсевморпути были серьезные причины для беспокойства. Верный линии партии, Вышинский не оставил сомнений, что преступления классового врага стали возможными из-за плохой кадровой политики, и Главсевморпуть быстро согласился с тем, что партийный секретарь на острове — «болтун, трус и шкурник» и что остальные сотрудники станции, в большинстве своем члены партии, — «людская труха»{1163}. Отправка таких людей для важной работы на границе и назначение их руководителем «дегенерата», «классового врага» и бывшего вора не лучшим образом рекомендовало организаторов экспедиции. Никто не обвинял Главсевморпуть как учреждение, но его образ был запятнан: некоторые из бесстрашных полярников оказались людской трухой.
Через несколько месяцев после суда над Семенчуком кампанию против разгильдяйства и разложения среди партработников низшего звена сменила война против вредительства и шпионажа среди ответственных работников большинства советских учреждений. Напуганные руководители Главсевморпути организовали массовую демонстрацию бдительности и «самокритики». Выяснилось, среди прочего, что все отрасли хозяйства националов находятся в глубоком упадке, что коллективизация была в основном формальной и что культбазы пребывают «в жалком состоянии». Следовало признать, что местное руководство Главсевморпути допустило целый ряд ошибок, но в первую очередь (по официальной версии) виноваты были другие организации. Так, наркоматы здравоохранения и просвещения помешали осуществлению далекоидущих планов Главсевморпуги по развитию культуры малых народов: у них не нашлось достаточно врачей, учителей, учебников и учеников, а строительство десяти больниц и двадцати одной школы они «запороли». Еще хуже были различные снабженческие организации, которые продолжали присылать на Север никому не нужные товары. Грузы обуви, прибывшие на Север осенью 1936 г., на 90% состояли из парусиновых туфель, а большинство наименований продовольственных товаров так и не попали к покупателю — во всяком случае, в съедобном ввде{1164}.
Ни одна из этих организаций не избежала бдительности НКВД — в том числе и Главсевморпуть. Первые «террористы» были обнаружены на Беломорском лесокомбинате, на территории всегда новаторского Обдорского политотдела. Они регулярно затопляли лесопилку и жилые квартиры, недоплачивали рабочим и плохо их кормили, а их доклад о приеме на работу двадцати хантов и манси оказался «чистейшим вымыслом»{1165}.
Это было только начало. В конце 1937 г. чрезмерно растянутые и, по некоторым свидетельствам, «совершенно неэффективные»{1166}операции Главного управления Северного морского пути со скрипом застопорились, когда двадцать шесть кораблей, включая все ледоколы Главсевморпуги, вмерзли во льды Северного Ледовитого океана{1167}. А это могло означать только одно — саботаж. В рамках кампании против «преднамеренного вредительства» коренные северяне регулярно выступали в роли жертв. Частью Большого террора была защита маленького человека от бюрократов, и мало кто подходил на роль маленького человека так хорошо, как «малые народы». Результатом была леденящая кровь картина злоупотреблений, халатности и некомпетентности. Почти все торговцы и администраторы оказались кулаками, бандитами, бывшими белыми офицерами или террористами; издательства, выпускавшие книги на языках коренных народов, умышленно саботировали производство; поставщики умышленно создавали дефицит, а ситуация со школами и больницами была еще хуже, чем сообщалось прежде{1168}. Даже авторы букварей на местных языках (первое поколение учеников Штернберга и Богораза) искажали материал в угоду «буржуазным националистам и вредителям». Чернецова и Василевич (авторы букварей для манси и тунгусов) «недостаточно точно» осветили революцию; Прокофьев (автор ненецкого букваря) мало рассказал о Ленине; Суник (автор нанайского букваря) ничего не сказал о колхозах, а Стебницкий (автор корякского букваря) почти совсем не затронул «социальной и политической тематики»{1169}.
Конечно, не все националы фигурировали в этих делах как жертвы; некоторые из них сами оказались вредителями, террористами и шпионами. В соответствии с общесоветским сценарием, врагами (своего собственного) народа чаще всего оказывались воспитанники «великого перелома» (выпускники ленинградских вузов, председатели колхозов, учителя начальных школ); выжившие жертвы «великого перелома» (старшины, шаманы и кулаки) и все те, кто вступал в контакт с иностранцами (и, к примеру, выдавал свою предательскую деятельность тем, что носил китайский шелк или японские очки){1170}. На Сахалине эта политика обернулась арестом и вывозом значительной части населения с острова на грузовиках, «вроде тех, которые использовали в колхозе для транспортировки сетей»{1171}. По словам офицера НКВД,