class="p1">Сражение у Инкермана подошло к концу. Теперь нужно было считать потери, укрепляться на новых позициях и разбираться, что же сегодня пошло не так. Почему вместо не самой сложной операции нам потребовалось такое невероятное напряжение всех наших сил.
* * *
Первым делом в этот вечер я зашел в госпиталь. Причем даже без моего желания пропустить дорогу туда было бы сложно. Напрямую от поля боя, от ближайшей точки выгрузки с эвакуационной платформы туда-сюда сновали десятки экипажей. Городские возницы, обычные жители Севастополя и ближайших деревень — кажется вообще все собрались, чтобы помочь тем, кто сегодня за них сражался. За тяжелыми ранеными присматривали девушки-помощницы вроде Дарьи Михайловой, принятые на государственную службу. Легким помогали уже обычные жители и обученные медицинскому делу товарищи.
И тут был важен не только уход за ранами. Я видел улыбки солдат, с которых стирали кровь местные красавицы, и готов поспорить, что после такого каждый из них будет до последнего бороться, чтобы встать на ноги.
— Ваше благородие, — дорогу мне преградил незнакомый мужчина в форме штабс-капитана. — Разрешите сказать спасибо. Если бы не ваша стальная повозка, то снесли бы нас французы, как пить дать снесли. Спасибо, что сдюжили.
Мы обменялись крепкими рукопожатиями, и я продолжил свой путь.
Еще там, на поле боя, мы подсчитали приблизительные потери: почти целая сотня моряков и солдат. Могло быть гораздо меньше, но сначала ракетчики Алферова полезли в самое пекло и помогли нам прорваться на плато. Потом уже мы с Рудневым стояли на направлении главного удара обсервационного корпуса Боске. Большое дело сделали, но как же жалко было тех, кто не дожил до сегодняшнего вечера. И как хотелось проведать каждого, кто был тяжело ранен, но еще мог остаться с нами.
На входе в больницу меня встретил Гейнрих.
— Я думал, вы будете завалены работой, — я поздоровался с доктором.
— Я тоже думал, — развел тот руками. — Но вы — не надо отнекиваться, я знаю, что именно вы — так организовали процесс, что раненых привозили в течение дня, а не всех разом. Так что мы и времени им смогли уделить достаточно, и спасти тех, на кого обычно просто не хватало какой-нибудь завалящей минутки.
Я почувствовал, как расслабляются зажатые мышцы. Почему-то даже отбитые французские атаки, даже победа в сегодняшнем сражении не дали этого чувства. А вот рутинная процедура, на которую я особого внимания и не обратил — так, организовал между делом — по-настоящему стала чем-то особенным.
— Сколько? — спросил я. Без лишних слов, но доктор все понял.
— Еще считают тела и довозят раненых, — пояснил он. — Но общие цифры примерно ясны. Около тысячи убитых, это с учетом тех, кто, скорее всего, не переживет эту ночь. В два раза больше раненых. Но их благодаря своевременной помощи мы уже скоро сможем поставить на ноги.
— А мои?
— Все легкие, — Гейнрих улыбнулся. — Даже тот парень, упавший с «Ласточки», которого привезли казаки Павлова.
— Кто? — напрягся я.
— Кажется, мичман Прокопьев. Да, точно, так его звали. Он еще, когда я его осматривал, все время повторял свое имя и что нужно доложить генералу Горчакову о сигнале. Только не вздумайте к нему бежать, — доктор оценил мои намерения. — Пациент после операции уснул, и сейчас его лучше не будить.
— А те казаки? — я понял, кто помимо Прокопьева сможет рассказать мне о случившемся у Чоргунского лагеря.
— В моем кабинете — их задержал Дубельт, снова ищут шпиона, — доктор был так доволен тем, как сегодня со всем справился, что даже не заметил, как у меня изменилось лицо.
Извинившись, я закончил разговор и поспешил к кабинету Гейнриха. После слов «Дубельт» и «шпион» внутри меня все замерло. Неужели опять?.. Распахнув дверь кабинета, я, к своему удивлению, застал довольно мирную картину. Чайник, генерал жандармерии, два бородатых мужика, которые стараются держаться с достоинством и неспешно рассказывают о том, что случилось на позиции у Чоргуна.
Дубельт, заметив меня, кивнул: мол, проходи. Казаки, увидев, что меня не гонят, пожали плечами и продолжили рассказ. Так я узнал, как одну из выделенных «Ласточек» кто-то незаметно для техников порезал ножом, а вторую подбили прямо во время полета.
— Мы заметили, что стреляют, — рассказывал казак. — Атаман приказал послать разъезд, ну, мы и подобрали выпавшего стрелка. Он был без сознания, и мы решили, что негоже ему помирать. Не стали брать на себя грех и отвезли сюда.
— А вы слышали, что он говорил? — спросил Дубельт. Спокойно, но его глаза недобро блеснули. Понимаю его сейчас: вот эти двое вроде бы из добрых намерений все сделали, но сколько людей могло выжить сегодня, если бы они сначала дотащили Прокопьева до Горчакова.
— Ну, он имя свое бормотал, — старший казак совсем не видел за собой вины.
— А второго пилота видели? Вы же знали, что их было двое? — продолжал беседу Дубельт.
— Второго не видели. Следили за небом, но спрыгнул только один. А второй, если и был, то, наверно, упал уже вместе с «Ласточкой». Хотя… — тут казак посмотрел на своего спутника. — Пантелей вроде видел край купола за холмом, но там уже показались английские разъезды, и нам пришлось отступить.
Я невольно сжал кулаки. Значит, Лешка или Илья, не знаю, кто из них был в тот момент с мичманом Прокопьевым, может, и не умер. На низкой высоте от парашюта мало толку, но теперь хотя бы появилась надежда. Пусть в плену, но, главное, выжил бы.
— Ваше благородие, — в кабинет без всякого пиетета заглянула одна из больничных сестер.
— Да? — повернулся к ней Дубельт.
— Не вы! — мотнула головой девушка и ткнула в меня пальцем. — Вы! Там внизу приехал поручик Арсеньев, требует вас.
Адъютант Меншикова? И чего ему? Я мотнул головой, показывая, что сейчас не до того.
— А он не один, — продолжила девушка. — С ним какой-то посланник. Говорит, англичанин, и они вместе привезли какого-то вашего пилота. Сейчас им доктор Гейнрих лично занимается…
Дальше я уже не слушал. Вскочил на ноги и бросился ко входу в больницу. И, кажется, Дубельт, несмотря на свое положение и чин, точно так же по-простому рванул вслед за мной.
[1] Действительно, в придуманных Николаем I шлемах была заложена система вентиляции. Там вообще много чего