Читать интересную книгу Мандарины - Симона Бовуар

«Только бы Поль не вернулась раньше! — говорил он себе на следующее утро, вяло пробираясь на велосипеде через лес, слабая тень которого едва смягчала неистовую ярость небес. Он предоставил Дюбрею с Анной катить впереди и был один, когда выехал на прогалину; на зеленой траве дрожали солнечные круги, и он не понял, отчего сердце его вдруг сжалось. Конечно не из-за сожженного строения, которое походило на многие другие руины, слегка подточенные равнодушием и временем; возможно, из-за тишины: ни одной птицы, ни одного насекомого, не слышно было ничего, кроме шума камешков, поскрипывающих под шинами, лишнего шума. Анна и Дюбрей спустились со своих велосипедов и что-то разглядывали. Присоединившись к ним, Анри увидел, что то были кресты: белые кресты — без имени, без цветов. Веркор{85}. Это слово цвета опаленного золота, цвета жнивья и пепла, сухое и жесткое, словно пустошь, но оставляющее за собой дуновение горной свежести, перестало быть названием легенды. Веркор. То была страна гор с влажной рыжей растительностью, прозрачными лесами, где беспощадное солнце вздыбило кресты.

Они удалились в молчании, дорога становилась все круче, и приходилось идти, толкая велосипеды. Жара проникала сквозь скудную тень; Анри чувствовал, как по лицу его катится пот, струившийся и по лбу Анны и по загорелым щекам Дюбрея; и в душе каждого из них — одни и те же слова. Такая зеленая долина, которая так и манит к себе. Это было одно из тех безгрешных, сокровенных мест, о которых прежде думали: сюда-то уж войне, ненависти никогда не проникнуть; теперь известно, что спасения нет нигде. Семь крестов.

— Вот перешеек! — воскликнула Анна.

Анри любил эти мгновения, когда после слепого подъема взгляду открывается большое пространство освоенной земли с ее полями, изгородями, дорогами, с ее деревушками; лучи света омывают шифер или покрывают патиной розовую черепицу. Сначала он увидел подпиравшую небо горную гряду, а потом обнаружил обширное плато, жарившееся, ничем не прикрытое, на солнце; как на всех других французских плато, там были фермы, поселки, деревни, но ни черепицы, ни шифера и ни одной крыши. Только стены; неравной высоты, причудливо развороченные стены, не укрывавшие ничего.

— Можно знать, — молвила Анна. — Или думать, что знаешь.

С минуту они не двигались; потом осторожно начали спускаться по каменистой дороге, которую нещадно бичевало солнце; в течение всей недели они говорили о Хиросиме, называли цифры, обменивались фразами, смысл которых был страшен, но ничто не шелохнулось в них; а тут вдруг довольно оказалось одного взгляда, и ужас вставал рядом, и сердце сжималось.

Внезапно Дюбрей затормозил.

— Что происходит?

Сквозь дымку, дрожавшую над деревней, прорвался звук трубы; остановившись, Анри увидел внизу выстроившиеся вдоль большой дороги военные грузовики, транспортеры, автомобили, двуколки.

— Это праздник! — сказал он. — Я не обратил внимания, но слышал, как люди в гостинице говорили о каком-то празднике.

— Военный праздник! Что будем делать? — спросил Дюбрей.

— Мы ведь не можем подняться назад, не так ли? — сказала Анна. — И оставаться под этим солнцем тоже не можем.

— Не можем, — удрученно согласился Дюбрей.

Они продолжили спуск; слева от сожженной деревни находился участок с белыми крестами, украшенными красными букетами; солдаты-сенегальцы чеканили парадный шаг, их фески сияли. И снова фанфары нарушили безмолвие могил.

— Похоже, что это конец, нам еще повезло, — заметил Анри.

— Поехали направо, — предложил Дюбрей.

Солдаты бросились на приступ грузовиков, и толпа рассеялась; мужчины, женщины, дети, старики — все были одеты в черное и буквально задыхались, едва не сварившись в своих красивых траурных одеждах; в автомобилях, двуколках, на велосипедах, на мотоциклах, пешком они явились из всех деревень и поселков, их было пять, а может, и десять тысяч, тех, кто искал места в тени высохших деревьев и обгоревших стен; усевшись в канавы или прислонившись, полулежа, к машинам, они доставали караваи хлеба и бутылки красного вина. После того, как мертвых подобающим образом почтили цветами, речами и военной музыкой, живые принялись за еду.

— Я вот думаю, где бы нам пристроиться, — сказала Анна.

После трудного утреннего перехода хотелось растянуться в тени, выпить ледяной воды; они уныло толкали свои велосипеды вдоль дороги, кишащей вдовами и сиротами; ни единого дуновения ветерка; грузовики, спускавшиеся назад, в долину, поднимали клубы белой пыли.

— Где отыскать тень? Где? — твердила Анна.

— Вон те столы внизу стоят в тени, — сказал Дюбрей.

Он указал на длинные столы, накрытые рядом с деревянным строением, однако все места там, казалось, были заняты; женщины разносили тазы с пюре, которое накладывали половниками.

— Здесь банкет или ресторан? — спросила Анна.

— Пошли поглядим; я охотно съел бы что-нибудь кроме крутых яиц, — сказал Дюбрей.

Это был ресторан, и люди слегка раздвинулись на скамьях, чтобы освободить места; Анри сел напротив Дюбрея, рядом с женщиной в тяжелых траурных покровах, с красными ячменями на веках. Белая жижа шлепнулась в его тарелку, и какой-то мужчина концом вилки бросил поверх кусок мяса с кровью; корзинки с хлебом, бутылки вина передавались из рук в руки; люди ели молча, и их чопорное обжорство напоминало Анри крестьянские похороны, на которых ему доводилось присутствовать в детстве; только здесь их были сотни — вдов, сирот, опечаленных родственников, которые смешивали под солнцем свою скорбь и запах своего пота. Сидевший рядом с Анри старик протянул ему бутылку красного вина:

— Налейте ей, пусть выпьет, — сказал он, указывая на женщину в ячменях, — это вдова повешенного из Сен-Дени.

Какая-то женщина спросила через стол:

— Это ее мужа повесили за ноги?

— Нет, не ее; ее тот, у которого не было обоих глаз.

Анри налил вдове стакан вина, он не решался взглянуть на нее и внезапно почувствовал, что тоже обливается потом в своей легкой рубашке; он повернулся к старику:

— Вассье сожгли парашютисты?

— Да, их притащилось четыре сотни, сами понимаете, им не составило труда. В Вассье было больше всего погибших, вот почему они имеют право на большое кладбище.

— Большое кладбище для всего Веркора, — с гордостью сказала сидевшая напротив него женщина. — Вы ведь дядя долговязого Рене? — добавила она. — Того, что нашли в пещере вместе с сыном Феврие?

— Да, я его дядя, — ответил старик.

Языки у сидящих за столом развязались, и, распивая красное вино, они ворошили страшные воспоминания; в Сен-Роше немцы заперли мужчин и женщин в церкви, а затем подожгли ее, разрешив женщинам выйти; две из них остались.

— Скоро вернусь, — сказала Анна, внезапно поднявшись. — Я...

Сделав несколько шагов, она рухнула во весь рост у стены строения. Дюбрей бросился к ней, Анри последовал за ним. Побледнев, Анна закрыла глаза, на лбу ее выступил пот.

— Тошнит, — прошептала она, прикрыв рот носовым платком. Через минуту она снова открыла глаза. — Пройдет, это все красное вино.

— Вино, солнце, усталость, — сказал Дюбрей; он помогал ей придумывать отговорки, хотя прекрасно знал, что она вынослива, как першерон.

— Вам надо прилечь в тени и отдохнуть, — сказал Анри. — Поищем спокойный уголок. Вы сможете проехать пять минут?

— Да-да, уже все в порядке, извините.

Падать в обморок, плакать, жаловаться на тошноту — у женщин есть такая возможность, но это ведь ничего не дает. Перед лицом мертвых все беззащитны. Они сели на велосипеды; воздух обжигал, словно деревня пылала во второй раз; под каждым стогом, под каждым кустом лежали люди; мужчины сбросили свои церемонные пиджаки, женщины засучили рукава, расстегнули блузки; слышались песни, смех, игривые возгласы. Чем они могли заниматься другим, если не пить, не смеяться, не заигрывать? Раз уж они остались в живых, значит, следовало жить.

Они проехали пять километров, прежде чем отыскали у ствола полуиссохшего дерева чахлую тень; на земле, ощетинившейся жнивьем и камнями, Анна расстелила непромокаемый плащ и легла, свернувшись калачиком. Дюбрей вынул из сумки промокшие, казалось, от слез, пропахшие грязью бумаги. Анри сел рядом с ними, прислонясь головой к коре дерева; он не мог ни спать, ни работать. Внезапно ему показалось глупым стремление к самообразованию. Политические партии во Франции, экономика Дона, нефть Ирана, актуальные проблемы СССР — все это уже в прошлом; открывавшаяся новая эра не была предусмотрена в книгах; какое значение имела солидная политическая культура по сравнению с атомной энергией? СРЛ, «Эспуар», действие — какая мрачная шутка! Так называемые люди доброй воли могут преспокойно устраивать забастовки, а тем временем ученые и специалисты создают бомбы, антибомбы, супербомбы: это они держат в своих руках будущее. Веселое будущее! Анри закрыл глаза. Вассье; Хиросима. За год пройден немалый путь. Грядущая война многое обещает. А послевоенное время: оно будет еще более тщательно подготовлено, чем нынешнее. Если только оно наступит, это послевоенное время. Если только побежденный не решит позабавиться, взорвав земной шар. Такое вполне может статься. Положим, шар не разлетится на куски, он будет вертеться вокруг своей оси, безлюдный, оледенелый: картина тоже не из радостных. Мысль о смерти никогда не смущала Анри, но внезапно это воображаемое безмолвие ужаснуло его: людей больше не будет! Перед лицом этой глухонемой вечности имеет ли смысл нанизывать слова, устраивать митинги? Оставалось лишь молча ждать вселенского бедствия или своей малозначимой личной смерти. Ничто не имело смысла.