— Я помню эту ситуацию и могу свидетельствовать: такой доклад требовал мужества, и решение Рыжкова тоже — ведь многие хотели преуменьшить размеры случившегося… А как потом Чернобыль сказывался на вашей судьбе?
— Это очень большой кусок моей жизни, который полностью занимал время, силы, поскольку ЦК партии, Совет Министров и Рыжков поручили мне координировать все проблемы, связанные с радиационной обстановкой. В основном — за пределами 10-километровой зоны, в ней этими проблемами занимался сам «Комбинат», дозиметристы министерства и химические войска. А за пределами этой зоны работали уже мы, использую самолеты, вертолеты, все самые современные средства. День обычно я проводил в Чернобыле, потом ехал в Киев, куда поступали основные данные, готовил телеграммы и анализы руководству страны, отправлял их, давал необходимые указания вертолетчикам и нашим специалистам, а затем вновь возвращался в Чернобыль. Так работали в первое время. Ну а в целом если попытаться оценить все сделанное в связи с этой катастрофой, то могу сказать: эта работа была феноменально сложной, необычайно большой по объемам, и к чести радиометристов, они с ней справились хорошо. По их данным было сделано много правильных выводов и принято верных решений — я имею в виду эвакуацию, временное отселение… Удалось предотвратить и многие весьма негативные последствия. К примеру, шел разговор об эвакуации Киева. Мы доказывали, что этого не нужно делать. И к счастью, к нам прислушались… Это был очень большой кусок жизни, потому что Чернобыль взял меня целиком и я чувствовал, что делаю очень важную и по-настоящему нужную работу, и я делаю ее квалифицированно и достаточно эффективно. А потому этот кусок жизни остался у меня также, как для фронтовиков война. Про нее не скажешь, что это было какое-то «прекрасное время», но о ней помнишь всегда.
— Для вас такая авария не стала, значит, неожиданной?
— Конечно, не верилось, что такое может случиться… Но как ни странно это звучит, мы были подготовлены к ней. Те специалисты, что прошли ядерные полигоны. В первые два-три дня я обзвонил двадцать человек. Они не были включены в состав разных комиссий, что были образованы по Чернобылю — туда в основном были привлечены химические войска, которые, с моей точки зрения, не были достаточно квалифицированны для выполнения этой работы. Ядерные полигоны почему-то не привлекались, хотя там были нужные специалисты… Итак, сразу обзвонил двадцать человек, и они прилетели сразу же в Чернобыль, и эта группа первые дни выполняла ту же работу, к которой позже были привлечены сотни и тысячи человек. Это были те, с кем мы раньше работали на полигонах. И мы смогли даже аппаратуру старую собрать и использовать, надо было больше задействовать самолетов и измерительных точек. Оперативность была очень важна. Это позволило принять правильные решения об эвакуации и провести ее четко, не срываясь на панику.
— А как для вас началась личная «атомная эпопея»? Где и когда это случилось?
— Я попал в Институт геофизики после окончания Среднеазиатского университета. Академик Федоров проводил в районе Ташкента экспедиции, и он отобрал несколько молодых специалистов для Института, где был заместителем директора. Это был 1953 год, и готовилось первое испытание термоядерного оружия. Курчатов искал специалистов для исследования радиационного загрязнения, а специальных институтов тогда не было по этой тематике. Вот и появился Институт прикладной геофизики во главе с академиком Федоровым, где начали заниматься всем комплексом вопросов, связанных с радиоактивностью и прогнозами. Вместе с директором я и начал эти исследования, и работал много лет на полигонах, начиная с 54-го года, когда я впервые прилетел в Семипалатинск.
— Первый прилет, пожалуй, самый эмоциональный?
— Кстати, мы не знали, куда именно летим. И долго гадали после приземления, где именно находимся! Я увидел тополя и сказал: «Это — Средняя Азия!» Но потом угадали, что попали под Семипалатинск, там и начали работать… Взрывы проводились разные, было, в частности, и несколько наземных взрывов. Небольшой мощности, но они наиболее «грязные», так как вверх поднимается большое количество загрязненного грунта. Но в основном были воздушные взрывы. Выставлялась боевая техника, изучалось воздействие на нее ударной волны, светового поражения, а также исследовалось радиационное воздействие.
— Вас поразили первые взрывы, которые увидели?
— Я читал отчеты о взрывах, а потому особо нового для меня не было. Конечно, радиоактивное облако, которое формируется у самой земли и уходит куда-то в поднебесье, очень эффектное, но страха я не испытывал даже в те минуты, когда на самолете «вонзались» в облако…
— И такое случалось?
— У нас было много самолетов, которые исследовали наземный радиоактивный след, однако было и два больших самолета для изучения самого облака. И было решено лететь в центр облака!
— Кто решал?
— Ученые. Надо было понять, что там происходит… Но мы выбрали не самые мощные взрывы, потому что в них самолеты могли бы не выдержать — там ведь турбулентность очень большая. Конечно, мы получили большие дозы, но все-таки стали первыми, кто построил структуру радиоактивного облака, и это дало нам возможность точнее прогнозировать его распространение.
— Как это было? Необычное ощущение?
— Конечно. Это облако. Полупылевое, полуобычное. Радиоактивное облако состоит из обычного и увлеченной с земли пыли… Вошли в него. Цвет какой-то серый. Видимость — «ноль». Приборы все «дергаются», потому что попали в зону высокой активности. Но самое интересное, что какой-то формалист-дозиметрист все-таки нам записал в задании: «Полет прекратить при получении 50 рентген!» Мы тогда посмеивались: а если такое случится в середине облака, то в какую сторону облака лететь?!
— А что за самолет был?
— Ту-4. Военный самолет типа «летающей крепости», четырехмоторный, стратегический бомбардировщик. Экипаж, по-моему, семь человек, и нас двое.
— И сколько времени продолжался эксперимент?
— Само облако мы пролетали за несколько минут. Думаю, что две-три минуты — скорость большая, а облако не так уж велико.
— И сколько рентген это «стоило»?
— Немного, так как облако, к счастью, оказалось небольшим. Наверное, 20–30…
— И вы так спокойно об этом говорите?
— У меня были случаи, когда были аварийные случаи и ситуация оказывалась намного тяжелее!
— На Новой Земле, когда «раскололась» гора?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});