Ли Цюань напоминает о «естественной спонтанности» (цзы жань) Дао и всего сущего (ср. «Дао-дэ цзин», § 5; «Небо и Земля не гуманны и к сущему относятся, как к жертвенной соломенной собаке»). Высшая музыка, утверждает Ли Цюань, беззвучна, а покой способствует проникновению в духовный мир: «Человек может достичь высшего покоя, и тогда для него станет возможным и проникновение в духовное. Это и называется высшим покоем» (ДЦ 110).
Проблема самосовершенствования и «обретения» бессмертия тесно связана с антологией «Иньфу цзина». Эти вопросы затронуты во фрагментах III, 4–5. Ли Цюань утверждает, что понятие «Небо» в «Иньфу цзине» означает «Высшее Дао». Оно все объемлет собой, все в себе таит, поэтому оно крайне «себялюбиво» (сы). Однако одновременно оно свершает все сущее, всему дает плоть и поэтому в своих функциональных, проявлениях (юн) оно крайне бескорыстно, «общественно» (гун).
Автор комментария ДЦ 111 непосредственно связывает даосскую антологию с учением об «обретении» бессмертия, прежде всего с даосской практикой «регуляции пневмы» (при дыхании) – «син ци»: «Пустота (сюй) превращается в дух (шэнь), а дух превращается в пневму (ци). Если пневма сильна, то она упорядочивает сущее, если же слаба, то она сама упорядочивается сущим. Пневма – это источник жизни… Кровь – это киноварь, а ртуть – это драгоценная сперматичеекая эссенция (бао цзин)». Таким образом, здесь присутствует и «внутреннее» алхимическое употребление, приравнивание энергий, соков и секретов тела металлам макрокосма (кровь – киноварь, сперм этическая эссенция – ртуть).
Ли Цюань, развивая тему «обретения» бессмертия, так комментирует «Иньфу цзин» III, 5: «В большинстве своем мирские люди непременно умрут, ибо отличаются тем, что не знают основы продления жизни». Об этом же говорит и комментарий ДЦ 111: «Все живущие вначале живут, а потом умирают. Умершие вначале мертвы, а потом рождаются. Мало кто из людей знает врата жизни и двери смерти».
Этот фрагмент совсем не обязательно интерпретировать в смысле буддийского учения о перерождениях. Речь может идти и о чисто даосских трансформациях всего сущего, перехода одного в – другое; этому процессу большинство следует бессознательно, но мудрец, «овладевший» им («грабительски»), становится, по даосскому учению, бессмертным.
Автор чисто религиозного комментария ДЦ 119 пишет: «Изощренные умирают от судьбы. Человек может утвердить сердце и тогда отсечет шесть страстей и семь чувств. Если дух утвержден, то это жизнь Дао-Пути. Если сердце, напротив, рождает страсти и чувства, изощряя природную сущность, то тогда дух рассеивается, а жизненность (лемм) гибнет. Такова основа смерти. Если сердце умерло (для внешнего мира), то навечно обретена жизнь. Такова основа жизни».
Интересную интерпретацию предлагает автор современного комментария даос Тэн Юньшань. Он говорит, что пневма, сгущаясь, дает жизнь, а рассеиваясь – смерть. То есть материальная причина и жизни и смерти одна – пневма. Умение регулировать пневму и очищать ее должно даровать бессмертие.
Таким образом, здесь мы опять видим единство религиозного и так называемого «философского» даосизма. Анализировавшийся фрагмент тем более показателен, что исследователи, склонные противопоставлять даосскую религию и философию даосизма (являющуюся на самом деле религиозной), как раз и опираются преимущественно на тексты, подобные «Иньфу цзину», III, 5. По их мнению, подобные пассажи содержат учение «чистого философского даосизма» о естественности чередования жизни и смерти (прежде всего, о естественности именно смерти), тогда как религиозный даосизм будто бы отбрасывает его, заменяя учением об обретении бессмертия «раннедаосскую доктрину» закономерности смерти и этико-онтологического релятивизма.
Как это видно из предшествующего анализа, канонические тексты отнюдь не подтверждают правильности подобных концепций. Не противоречат фундаментальному даосскому принципу «недеяния» (у вэй), как это отмечалось выше, и заявления поздних даосов о возможности использования «естественных» (только для даосов, разумеется) закономерностей природы для достижения бессмертия.
Так, не лишенный склонности к философствованию, Ли Цюань говорит, комментируя «Иньфу цзин», 111,6: «Если просветленно понять принципы времен и сущего, то можно превратить горе в счастье и изменить смерть на жизнь». Подобные рассуждения вполне могли принадлежать (а сходные и принадлежали) столпам раннего даосизма.
Другим знаменитым даосским текстом эпохи является «Гуань Инь-цзы», названный так по имени легендарного начальника западной пограничной заставы, для которого Лао-цзы якобы написал «Дао-дэ цзин». В действительности, написание этого чрезвычайно оригинального и сравнительно небольшого текста (9 глав) относится к VIII в.
В 742 г. Тянь Тунсю сообщил императору Сюань-цзуну, что ему явился Лао-цзы и открыл, что в стене древнего дома Инь Си (Гуань Инь-цзы – т. е. Мудрец Инь с заставы) спрятан написанный этим древним мыслителем текст. Посланцы императора действительно обнаружили в указанном месте книгу. Подобного рода «открытия» текстов весьма характерны для Китая, начиная с эпохи Хань, когда в стене дома Конфуция были найдены тексты, якобы сохранившиеся во время сожжения конфуцианских книг при Цинь.
Таким образом, текст «Гуань Инь-цзы» можно отнести к VIII в. Однако возможно, что он был создан еще позднее, при Пяти династиях (X в.) или даже при Сун, поскольку первые цитаты из этого памятника встречаются только в стихах Хуан Тинцзяня (1045–1105 гг.). Вместе с тем в эпоху Хань был известен одноименный текст аналогичного объёма, который был, видимо, утерян еще в древности, поскольку не упоминается до появления ныне известного текста.
Предисловие Гэ Хуна к «Гуань Инь-цзы» также, безусловно, является поздней подделкой. О позднем происхождении памятника свидетельствует его терминология, апелляция к средневековой магической практике и сильнейшее влияние буддизма. Несмотря на декларируемый традицией авторитет этого памятника в качестве книги «самого» Инь Си, текст стоит несколько особняком среди даосских сочинений и практически не оказал значительного влияния на средневековый даосизм. Причина тому – чрезвычайная оригинальность учения «Гуань Инь-цзы», делающая его не только нестандартным даосским текстом, но и в известном смысле выводящим за рамки основного направления развития традиционной китайской мысли. Вызванные сильным буддийским влиянием новации, однако, не сводятся лишь к пассивной рецепции буддийского подхода, «буддизации», но сильно переработаны в тексте и поданы в весьма трансформированном виде.
Наиболее сильно сказались на учении «Гуань Инь-цзы» теории виджнянавады (китайской школы «фа сян» – дхармалакшана) об активно проецирующей свое содержание функции сознания. Заметно также и влияние мадхьямики с ее резким отрицанием доктрины самодостаточного существования (свабхава, цзы сын) любой единичности и подчеркиванием учения о лишённости единичности сущностного бытия, ее «я» (найратмья).
Вместе с тем прокреационистская и протеистическая тенденции «Гуань Инь-цзы», столь же характерные для китайской традиции, не могут объясняться простым усвоением буддийских идей, поскольку чужды и буддийской традиции. Поэтому речь должна идти о существенной переработке содержания буддийских теорий, оказавших влияние на автора «Гуань Инь-цзы».
Впервые в истории китайской мысли метафора сновидения (восходящая еще к «Чжуан-цзы») употребляется в «Гуань Инь-цзы» не для иллюстрации тезиса о нерасчленимом хаотическом (во у хунь-хунь дунь-дунь) единстве сущего с перетеканием одного в другое и бесконечными взаимопревращениями или об относительности «миров» сна и бодрствования. Она подтверждает тезис о порождающей функции сознания.
Эта идея сопровождается другой, известной китайскому буддизму, но чуждой нативной традиции, – идеей логического предшествования субъекта перед объектом и зависимость последнего от первого. При этом для Дао, впервые трактующегося как субъект, постулируется самодостаточность бытия, что, однако, не противоречит доктрине лишенности «Я», поскольку Дао одновременно оказывается некоей тотальностью бытия.
Сложнее обстоит дело со связанной с проблемой Дао-субъекта прокреационистской тенденцией. В Индии буддизм разработал антитеистическую доктрину ниришваравада (как частный случай анатмавады), однако в Китае, где теистические направления отсутствовали, данная доктрина утратила свою актуальность, а метафизика китайских школ буддизма с этерналистскими и субстанциалистскими тенденциями стимулировала протеистические тенденции в даосизме. Именно такого рода влияние буддизма, уже опосредованного нативной китайской традицией, и имеет место в «Гуань Инь-цзы». Сама же доктрина ниришваравады была предана в Китае забвению.