стол рядом с кроватью.
— Ты знаешь, — сказал Енох, — почему для тебя так важно, чтобы каждый стих Священной Библии был запечатлен в твоей памяти? Это не игра, к этому нельзя относиться легкомысленно. — Его улыбка была настолько нежной, насколько он мог изобразить, но глаза оставались жесткими. Он был одет в свой обычный черный костюм, его лицо в слабом освещении комнаты было таким же бледным, как у его сына, темные волосы с ярко выраженным вдовьим пиком были коротко пострижены. — Это потому, что каждый стих, — продолжал он, — это оружие против зла. Мой отец наставлял меня, как его отец и отец его отца. Ты слушаешь?
Адам кивнул. Эту проповедь он слушал почти каждый вечер. Пусть он знал ее наизусть, было важно — просто жизненно необходимо — хотя бы притвориться, что он внимательно слушает.
— Но земля растлилась пред лицом Божиим, и наполнилась земля злодеяниями, — прочел Енох следующий стих Книги Бытия и продолжил уже собственными стихами, которые читал каждый раз в этой речи: — Господь уничтожил свое творение из-за этого бесчестия. Когда-нибудь он снова уничтожит его. Те, кто переживет Гнев Божий, будут благочестивыми людьми, которые решили вооружиться Святым Словом. И поверь мне, скоро этот ужасный и прекрасный день настанет. Я пытаюсь спасти людей здесь, на земле, но многие не слушают меня. А это значит, что их нельзя спасти. Они уже потеряны. Но тебя и твою мать… я могу спасти. — Он дотронулся до Библии, лежавшей на маленьком круглом столике рядом с его креслом. Столик был потрескавшимся и испещренным царапинами. — Слово Божье — это твой меч. И оно будет им еще долго, когда мы с твоей матерью вознесемся. Слово поможет тебе уничтожить зло, которое пытается развратить всех благочестивых людей, даже сына викария. Поэтому ты должен знать каждый стих наизусть, иначе твоя защита не будет полной, а твоя сила будет не прочнее воды. Ты меня слышишь?
Мальчик снова кивнул, хотя ему казалось, что такое сравнение было неправильным. Вода была сильной и запросто могла затопить целые шахты, в мгновение уничтожая сотни людей.
— Начинай свою молитву, — приказал викарий из Колквита. И сын викария, как всегда, повиновался.
В конце молитвы были даны новые указания: новые стихи, которые нужно было выучить, после чего Енох задул свечу и оставил мальчика одного в темноте.
Это была хорошая ночь, не такая как некоторые другие. Иногда у Еноха случалось то, что его супруга (втайне от него) называла «моментом безумия»: викарий выступал против всего и вся, включая власть англиканской церкви, которая не признавала в нем способность вести к Господу достойных людей вместо того, чтобы бесплотно биться над шахтерами, погрязшими в разврате и пьянстве. Он не понимал, почему не может получить шанс подняться выше в своем сане. Он презирал поцелуи парчовых туфель, которые мягко переступали из сана в сан по мраморным полам… а ведь ему требовалось подлизываться к этим высокопоставленным людям, если скромный деревенский викарий хотел добиться видного положения.
Адам был умен и уже понимал все это. Он и вправду был гораздо умнее, чем предполагал его отец. Викарий из Колквита понятия не имел, что его сын постиг еще один важный факт: иногда, когда «момент безумия» превращался в «безумный час», викарий ругал свою жену за то, что она произвела на свет такого уродливого ребенка. Он считал, что таким образом Господь проклял ее за грехи всей ее семьи. Скромный викарий, глядя на своего сына, понимал: сколь бы упорно он ни трудился, из-за мерзкого отпрыска Эстер ему не обрести высокого сана в церкви.
Все это Адам знал. Знал он и то, что его рождение было настолько травмирующим для его матери, что она не могла родить ему ни сестры, ни брата, поэтому для одного родителя его рождение было печальным событием, а для другого — горьким семенем гнева, которое прорастало с каждым годом, становясь плодом трагедии самого Адама.
Но даже несмотря на все это, Адам много лет стремился запоминать стихи, непоколебимо молиться, когда от него этого требовали, и нести свое бремя, которое с каждым днем все тяжелее давило на плечи.
По субботам в серокаменной англиканской церкви в Колквите — небольшом шахтерском городке — задачей мальчика во время шестичасовых проповедей своего отца было стоять позади прихожан, размахивая шестом, к одному концу которого была прикреплена кожаная перчатка, а к другому куриное перо. Адам должен был сохранять бдительность среди прихожан: перчатка была предназначена, чтобы ударить по щеке любого юношу младше шестнадцати лет, а перо — чтобы пощекотать нос тому, кто постарше.
В воспоминаниях Адама, во всех деревнях и маленьких городках все было одинаково. Его семья переезжала, и Колквит был их четвертым домом. Церковь здесь посещалась редко несмотря на то, что опасная работа шахтеров была плотно сопряжена со смертью. Казалось, они боялись внезапного нашествия крыс в шахты гораздо больше, чем гнева Господнего, который, по пророчеству Черного Ворона, должен был вскоре прийти, чтобы уничтожить нечестивых и пощадить тех немногих, кому это суждено. Адам помнил, что его отец говорил о людях: очень немногим доведется пережить следующую «чистку».
Черный Ворон.
Адам слышал, как люди шептались об этом: «Вот идет сынишка Черного Ворона». Или «Если он продолжит трепыхаться, Черный Ворон полетит к своему создателю раньше нас всех».
Пока Адам бдительно стоял в задней части церкви и болезненно подергивал плечами, которые все еще саднили после вчерашних побоев, он размышлял о том, насколько верным было прозвище викария, которое прилипло к нему в Колквите. В своей черной сутане с высоко поднятыми руками Енох Блэк выглядел так, будто у него были крылья, способные вознести его ввысь, в Царствие Небесное, а его хищное лицо с носом-клювом будто клевало душу каждого грешника.
Он и вправду был Черным Вороном. Только никто не произносил этого прозвища при нем — его всегда бросали в лицо его сыну. Причем не только ученики школы, но и их родители, чье терпение лопнуло при виде этой кладбищенской птицы за кафедрой.