Возвращаясь уже в сгущающейся темноте, Курт успел уловить неспешную суету поодаль — несколько стражей ссыпали глухо позвякивавшие монетки в подставленные ладони своего товарища, бросающего в сторону господина дознавателя взгляды довольные и почти благодарные. Надо было окончить академию, подумал он уже спокойно и даже почти благодушно, заслужить Печать и Знак, прославиться на половину Германии — и все для того, чтобы привратная солдатня делала на него ставки, точно на ярмарочного бегуна, каковым не желал его видеть Хауэр; завершением образа сейчас было бы подойти и потребовать свой процент, однако подобное проявление сомнительного юмора бравые парни навряд ли оценят…
***
Всенощный патруль, как и прежде, оказался тщетен; собственно, ни на что иное Курт и не рассчитывал, и в самом деле выйдя вместе с фон Вегерхофом лишь для того, чтобы развеяться и не мучиться бессонницей. Адельхайда, явно изнывающая от любопытства, не дожидаясь ежедневного установленного часа встречи, ненадолго покинула отведенную ей часть города, дабы выспросить подробности разговора со Штайном; и это событие было единственным, нарушившим монотонность минувшей ночи.
Наступившее Пасхальное Триденствие собрало у мессы невиданное для этого города количество людей; Страстной четверг ознаменовался легким дождиком, однако даже он не помешал церкви наполниться — правда, наполнением служили в основном девицы, почтенные матроны и прочие представительницы слабого пола, и лишь кое-где пеструю орду платьев разбавляли не менее пестрые наряды мужчин. Когда по окончании богослужения Курт вновь прошествовал к кафедре, по толпе прокатился удрученный стонущий вздох, и он тяжело усмехнулся, обратившись к недовольным, хотя и заинтересованным лицам: «Не бойтесь. Сегодня я не стану донимать вас проповедями».
Оглашение истинного смысла событий, произошедших на ульмском кладбище вчерашним утром, прихожане выслушали внимательно, разразившись ропотом по окончании краткой речи; в лицах проступила широкая гамма чувств — от недоверия до задумчивости и недовольства, вот только к кому оно относилось — к назойливому следователю или изобретательным членам совета — понять было невозможно. На выходе Курт столкнулся с Вильгельмом Штюбингом; глаза толстяка смотрели осуждающе, а разлапистые губы кривились в усмешке — снисходительной и безмятежной. «А вы упертый юноша», — отметил ратман укоризненно; Курт, не ответив, отстранил его плечом и удалился, слыша за спиной пренебрежительную усмешку.
Возвратившись в гостиницу и проглотив завтрак, в свою комнату он поднялся в состоянии духа навряд ли лучшем, чем вчера; неделя, проведенная в этом городе, прошла бесплодно и бессмысленно, не выявив никаких следов, не подбросив ни единой идеи, не дав ни одной зацепки. Единственное, что, казалось, всколыхнуло это стоячее болото, на поверку вышло ложным следом, и никакого просвета впереди не виделось. Минувшей ночью стриг упомянул о том, что грядущая Пасхальная неделя предоставит, наконец, свободу действий Адельхайде, в чьем ведении находится работа с местной знатью, однако и это обнадеживало слабо.
Бессонница установилась прочно, решительно захватив перегруженный безрезультатными раздумьями мозг; и лишь вчерашний маленький incident со свечой остался единственной четкой картинкой в памяти и чувствах. Рука, почти затушившая огонь, с тех пор ныла, словно сквозь нее и впрямь прошло что-то вещественное, насквозь, точно дождевой червь сквозь землю, однако он все же не мог с уверенностью утверждать, что это не простое растяжение связок или мышц, обретенное от чересчур резкого движения. И, как знать, не ветер ли все же, прорвавшийся сквозь какую-то крохотную щель, ударил тогда по пламени, едва его не убив? Подтверждением того, что это не так, было бы повторение опыта, но сейчас того ощущения отстраненности от реальности, того чувства, что позволило не думать, а сделать — его не было. Сегодня в мозгу, невзирая на усталость и полный разброд в мыслях, была вместе с тем отчетливость и раздражающая ясность в оценках.
Оставь свою хваленую логику в стороне. Она сейчас ни к чему…
Как сумел это сделать Хауэр? Как вообще испробовать такое могло прийти в голову человеку, не одаренному ничем, обычному солдату, пусть и владеющему своим ремеслом лучше прочих?
Прочувствуй то, что делаешь; не сознанием — телом…
Дай ему свободу…
Не давай воли телу…
Если бы еще можно было понять, как совместить эти два указания, неисполнимых и несовместных. Наверняка Хауэру это кажется чем-то само собою разумеющимся, как ему самому все мнилось простым и понятным в тот день, когда снизошло это озарение, позволившее попросту не заметить, куда исчез день, проведенный на тропке вокруг главного корпуса. Что-то изменилось тогда в окружающем, исчезнувшем вдруг и в то же время видимом и ощущаемом внятно и явственно. Нечто похожее случилось лишь единственный раз прежде — год назад, когда операция по захвату происходила в гулком подземелье, наполненном курениями каких-то неведомых благовоний, проникающий в само сознание и меняющих мир вокруг.
Как вызвать это из памяти, как призвать к себе вновь то ощущение, что владело всем его существом в далеком горном лагере, что охватило его вчера — этого Хауэр не объяснил; да, наверное, не знал и сам. Курт был уверен, что, окажись инструктор здесь, услышь этот вопрос — и ответ был бы один: «Бегом». Быть может, ответ в сложившихся обстоятельствах и единственно верный…
Когда он, миновав уже поредевшую к середине дня толпу в воротах, устремился вперед вдоль городской стены, солнце начало припекать не по-весеннему, высушивая мокрую после недолгого дождя землю; земля привычно скользила под подошвами, напоминая вязкий мартовский снег в покинутой, казалось, так давно учебке.
Бегать и драться на ровной чистой площадке может любой засранец…
Стоишь на ногах? Тогда — бегом…
Вдох на четыре шага — задержка — на четыре шага выдох; снова вдох, задержка, снова выдох…
Не хватай ртом воздух, как полудохлая рыба…
Дыхание — средоточие жизни, Гессе…
Вдох на четыре шага — задержка — на четыре шага выдох; снова вдох, задержка, снова выдох…
Человек может все…
В самом человеке есть его собственная сила, которую надо лишь пробудить…
Оставь свою хваленую логику в стороне. Она сейчас ни к чему…
Ты не боишься огня; ты его ненавидишь…
Человек может все…
Бегать и драться на ровной чистой площадке может любой…
Вдох на четыре шага — задержка — на четыре шага выдох; снова вдох, задержка, снова выдох…
Дыхание — средоточие жизни, Гессе…
Это как просветление на молитве…
Ждать его нельзя…
Нельзя, читая «Ave…» думать о том, что вот-вот должна низойти на твою душу благодать…
Вдох на четыре… на четыре шага выдох; вдох, задержка, выдох…
Как просветление на молитве…
Ждать его нельзя…
Нельзя, читая «Ave…» думать о том, что должна низойти благодать…
Ave, Maria, gratia plena; Dominus Tecum…
Вдох… Выдох…
Как просветление на молитве…
… benedicta Tu in mulieribus…
Как просветление на молитве…
… et benedictus fructus ventris Tui Jesus…
Вдох…
Как просветление на молитве…
Отец Юрген передал вам это с его благословением…
Короткие деревянные четки на столе…
Ave, Maria, gratia plena…
Как просветление на молитве…
… передал вам так: «быть может, вы просто не пробовали»…
Как просветление на молитве…
Дыхание — средоточие жизни…
Ave, Maria, gratia plena…
Средоточие жизни…
Ave, Maria, gratia plena…
Causa vitae…
***
Не хватай ртом воздух, как полудохлая рыба…
Хауэр мог бы гордиться своим недолгим подопечным, как гордился собою он сам, входя снова в городские ворота, ловя на себе взгляды привратной стражи и зная, что сейчас на него смотрят с удивлением и завистью — так же, как сам он смотрел на инструктора зондергрупп, чье дыхание после долгого бега с сумкой и оружием за спиною звучало так, словно он лишь сейчас поднялся с постели.
Момент истины, Гессе. Озарение…
Сумел раз — оно вернется снова…
— Майстер инквизитор…
На нерешительный оклик Курт обернулся неспешно, сделав шаг в сторону, дабы не стоять на пути у людей и телег, и один из солдат повторил, вскинув руку:
— Майстер инквизитор…
— Да?
Голос звучал ровно, и дыхание не обжигало горло; сегодня снова все далось так легко, так просто, что — непонятно было, отчего не выходило прежде, как прежде вообще могло быть иначе…