Чуть слышный напряженный выдох, Веня пытается держаться, пытается смягчить удар. Глупый. Зачем? Бессмысленно.
— Мы похоронили ее три дня назад. Она погибла сразу, пуля попала в сердце. — Сухая констатация, просто информация.
Алексей пытается вздохнуть и не может. «Я ее больше никогда не увижу».
— Понятно. — Он слышит свой голос и не понимает ни слова.
— Что? — Веня смотрит на него почти испуганно, даже со страхом.
— Кто это был?
— Что?
— Кто стрелял?
— Я не знаю.
— Предположи.
— Мы наступили на мозоль только «МедиаПро». И они беспринципны.
— Понятно.
Веня встал из кресла и подошел к кровати.
— Алекс, ты понял, что я тебе сказал?
— Про что?
— Маша умерла.
— Да, я понял.
Опять не вздохнуть. «Я понял». Алексей закрывает глаза и отворачивается. «Я понял. Жаль, что и я не умер».
Старыгин выходит из палаты, лихорадочно размышляя, что сказать Маргарите Викторовне. Она уже который день плачет и не отходит от Илюшки. Мальчик постоянно спрашивает, когда же мама и папа вернутся из оперы.
Алексей возвращается домой. Возвращается спустя три недели. «Фольксваген» Старыгина резво бежит по дороге, вот и Сенеж, лес и коттеджи. Веня уже не в трауре, но Алексей попросил привезти ему в больницу черный костюм. Он просто должен быть в черном. Ритуалы отвлекают, не дают сойти с ума.
…Тогда, в больнице, когда Веня вышел, Алексей пытался вздохнуть, пытался как-то вырваться из удушающей тишины… Слезы побежали из-под сомкнутых век, прорвали плотину. Захотелось кричать, биться головой об стену, сделать хоть что-то. Ничего не вышло: накатила одуряющая слабость и оставалось только тихо плакать. Слезы не приносили облегчения — только забвение.
…Веня непривычно молчалив. Он приходил в больницу каждый день после работы: просто сидел рядом, иногда молчал, иногда рассказывал про работу, про то, как двигается следствие. Следствие не двигалось вообще: номера «девятки», увезшей убийц, никто не запомнил, пенять на конкурентов из «МедиаПро», не имея доказательств, бессмысленно. Классический висяк. Алексей смирился, ведь Машу все равно не вернешь. Надо жить дальше.
Глупая, утешительная фраза. Наложить дальше. Жить дальше. Сил нет никаких. Ни сил, ни желания.
…В больнице они с Вениамином много говорили на тему дальнейшей жизни. То есть говорил в основном Старыгин, у Алексея даже не всегда хватало сил и желания кивать или спорить. У него есть сын. У него есть работа. Он еще молод. Прописные истины — и совсем не утешает, не помогает. Сын. Илья. Маленький мальчик, частичка Маши. Что ж, если он должен жить ради сына — он будет жить. Но как же это больно и… бесцельно.
…А в доме — везде она. В шкафу ее одежда, на туалетном столике — ее косметика, запах ее духов, ее тапочки у кровати. Веня входит в комнату следом за ним.
— Мы с Маргаритой Викторовной не стали ничего трогать. Кажется… ты сам должен решить, как жить дальше.
И как же? Убрать все ее вещи или жить в часовне ее памяти, в окружении ее вещей, но без нее? Ее здесь нет, но она повсюду. Нет, лишь ее призрак.
— Я здесь жить не буду. Закрою эту комнату, пусть здесь все так и будет. Я не могу об этом думать. Буду жить в гостевой. Это наша комната, а ее здесь нет.
— Хорошо. — Вениамин кивнул и вышел.
…Алексей и Илья стоят у могилы. Страшное слово — могила. Ворох цветов, траурные венки, свечи, прячущиеся в банках от ледяного ветра. Веня остался у машины — это только их с сыном дело. Они оба первый раз здесь, у этого холмика, у этой могильной плиты. «Тагирова Мария (1970–2002)». Простой черный камень, без эпитафии.
Илья молча прижимается к отцу, тихо плачет.
— О, если бы небу угодно было, чтобы рок, унесший тебя, постиг нас обоих! — шепчет Алексей одну из «Эпитафий на Лионских гробницах» Гиро.
— Папа? — Сын испуганно смотрит на него. — Мама… там?
Дрожащая ручка в красной перчаточке показывает на могильную плиту.
— Нет, сынок, мама на небе, смотрит на нас.
— А что тут?
— Здесь просто место, где мы вспоминаем ее, просто память.
— А мама не вернется больше?
— Нет. Но она все равно тебя любит, она с тобой. «Но не со мной». Вера в Бога так хрупка. Почему Он забрал ее?
Память ребенка коротка, плохое прошлое забывается, остается только будущее. Илья вспоминает маму с грустью, но уже не тоскует так отчаянно. Жизнь пятилетнего мальчика полна событиями, полна любовью отца, и бабушки, и дяди Вени. А жизнь отца Ильи замкнулась на сыне и работе. Так холодно кругом — и снежная зима, и новый серебристый «мерседес», и гостевая спальня, и одинокая постель. Осталась лишь работа. Работа дотемна, до изнеможения, до чугунной усталости. Перехватить очередной проект у «МедиаПро», лишить их денег, отомстить. Иррациональная ненависть — ведь, может, и не они всему виной. Но так легко — иметь врага перед глазами. Череда удачных проектов, победы, достижения… Снег тает за окном, но не в душе. Прозрачная, немая отстраненность.
Алексей закрыл Живой Журнал Тагира от постороннего взгляда сразу, как вышел из больницы. Закрыл дневник и душу. Хоть Веня и пытался вызвать его на откровенность, Алексей предпочитал молчать. Тоска и страх выливались в строки, лишь только в призрачные строки электронного дневника.
Снег таял, весна вступала в силу, теплом уже дышали и лес, и небо, когда у Алексея вдруг кончился завод. Силы утекали, дышать, думать и работать становилось все тяжелей.
— Алекс, ты плохо выглядишь. Может, тебе стоит съездить в теплые края? Да и Илью вывезти тоже не помешало бы. — Веня почти бегал по кабинету Тагирова в «Тайлере». — Ты же не железный.
— Все в порядке, правда. — Алексей вяло отнекивался, борясь с тошнотой. — Кажется, что-то не то съел за обедом.
— В таком случае, ты уже давно ешь что-то не то. Краше в гроб кладут, чем ты сейчас смотришься.
— В гроб… — Алексей постучал ручкой по столу. — Не преувеличивай.
Голова опять отчаянно разболелась, он пошарил в ящике стола, нашел седалгин и запил таблетку кофе.
— Запивать «колеса» кофе — гениальная идея.
— Спасибо. — Головная боль отступила, подернулась дымкой. — Зато помогает. Не волнуйся, я просто не выспался.
— Ладно, поехали домой. Илья велел нам сегодня приехать вдвоем, и пораньше. У него какие-то планы грандиозные.
— А… — После кофе во рту пересохло, да и затошнило сильней. — Поехали тогда на твоем «фольксе», «мерс» оставлю здесь, нечего бензин жечь.
Алексей встал с кресла и покачнулся — голова болеть перестала, но кружилась все сильней.
— Не уверен, что ты сейчас способен рулить, — встревоженно констатировал Веня, придержав друга под локоток. — Может, тебе доку показаться?