стоят на одинокой скале, окруженной бушующим морем.
Штумпф задумчиво смотрит на картину.
— А как ты думаешь, Франц, сколько раз мы еще будем переезжать?
— До окончательной победы, герр оберштурмбанфюрер! — выдохнул слуга, стараясь закрыть набитый доверху огромный чемодан.
На боковых стенах комнаты уже недостает нескольких картин меньшего формата.
— И еще эту… и эту… — показывает Штумпф. — А ту не надо — всего лишь копия.
Господин и его слуга проворно, с профессиональной ловкостью вынимают картины из рам и бросают свернутые рулонами полотна в чемоданы: видно, что у них большая практика в этом роде деятельности.
— Герр оберштурмбанфюрер, — напоминает Франц, — герр оберштурмфюрер Риттер ожидает довольно долго.
Штумпф в ответ пожимает плечами.
— Я дожидался его почти два месяца. Что ж, пускай войдет.
Достав из ниши продолговатую бронзовую статуэтку, он заворачивает ее в газету, как кусок колбасы, и бросает в чемодан.
— Heil Hitler! — говорит вошедший.
— Я рад, что снова вижу вас — спустя такое время, — говорит Штумпф с застывшим, бесстрастным лицом, выражение которого противоречит его словам. — Ходили слухи, что вас уже нет в живых.
— Не было бы счастья, да несчастье помогло, герр оберштурмбанфюрер… Меня взяли в плен солдаты, а не партизаны, — докладывает Риттер. — Однако я полностью сознаю, что своим спасением я обязан лишь нашей победе. И моя благодарность…
— Благодарность вы докажете делом, — перебил его Штумпф. — Здесь это еще не кончилось: нам предстоит ликвидация бандитов в горах.
Оберштурмбанфюрер подходит к карте, подзывая жестом и Риттера.
— Вы займетесь умиротворением вот этой области. И деревень в предгорье.
— Я знаю эти места, герр оберштурмбанфюрер.
— Именно потому я вас туда и посылаю. Для боевых действий вы получите под свое командование отряд лыжников.
— Отряд лыжников?
— Небольшой, но оперативный, — звучит нетерпеливый ответ. — Вы не должны недооценивать свою задачу, Риттер. Партизанские группы здесь обычно возглавляют русские командиры, опытные офицеры.
Смятение Риттера возрастает.
— Герр оберштурмбанфюрер, — осмеливается он напомнить, — но ведь я командир моторизованного…
Взгляд, который устремляет на него оберштурмбанфюрер, заставляет его замолчать.
— Командиром вы б ы л и, Риттер. Вашего отряда здесь уже нет. Теперь им командует способный офицер.
Риттер стоит словно ошпаренный, он не способен произнести ни слова.
А Франц вежливо открывает ему дверь.
Риттер, откозыряв, молча выходит.
Штумпф снова смотрит на большую картину, висящую на задней стене.
— Прекрасный был бы сувенир на память о нашем пребывании в этом городе, — говорит он ординарцу. — Ты знаешь, кто здесь изображен?
С видом знатока Франц разглядывает изображенных на картине мужчину и женщину.
— Не знаю. Но это — не чистая раса…
Пальцы Штумпфа ощупывают раму, и он понимает: картину невозможно вынуть: она написана не на полотне, а на твердом основании.
— Это Адам и Ева. Судьба человека — бороться и надеяться… Это великая мысль, Франц.
Ординарец пожимает плечами.
— Возможно. Но такого большого чемодана у нас нет.
Детали большой картины: лицо Адама, которого Люцифер провел через историю человечества; узнав, на что способен человек, Адам отказался заселить землю.
Лицо Евы, которая сказала ему, что она будет матерью.
Двое на одинокой скале в море, двое, которые приняли на себя свою человеческую судьбу.
58 КАРТИНА
В деревне
Яворье горит…
Немцы поливают дома бензином, бросают на крыши горящие факелы.
Один из факелов упал прямо на сеновал: сено вспыхивает в один миг.
Черный остов сгоревшего сарая обрушивается.
Загорается и дом Сиронёвых.
Горит деревня, всюду огонь и черные силуэты немцев.
И слышно отчаянное мычание и блеянье закрытого скота.
Мелкий дождик не может воспрепятствовать уничтожению деревни. Лишь местами превращает он пламя в густые черные полосы дыма.
Оберштурмфюрер Риттер сидит в машине; покуривая, он равнодушно смотрит на горящую деревню: это то самое начало умиротворения порученной ему области.
Есть и еще люди, которые не могут оторвать глаз от ужасной картины: выше деревни собрались те, кому удалось бежать.
Мокрые, отчаявшиеся, стоят они на опушке леса словно библейские персонажи, которые не смогли не обернуться…
Среди погорельцев — мать Матуша, его жена Анка с ребенком на руках, рядом с ней Зузка, она держит за цепочку телку.
Дым доходит даже сюда; у деда слезятся глаза.
От дыма, быть может, или от бессильной ярости.
— Да покарает вас господь бог… — произносит он дрожащими губами.
59 КАРТИНА
На проселочной дороге
Частый дождь превратил дорогу в море грязи.
По ней бредут остатки какой-то воинской части; солдаты ведут несколько волов венгерской породы, которых реквизировали бог знает где.
На широких рогах волов позванивают, ударяясь друг о друга, винтовки и автоматы.
Вот они встречаются, солдаты и жители Яворья. Погорельцы несут на спине мешки с провизией и то, что они успели спасти от огня.
— Вы не знаете… не видали вы нашего Матуша? — спрашивает Зузка у солдат. — Того, что был в бронепоезде…
Они молчат, не отвечают.
Или равнодушно пожимают плечами.
Дождь хлещет людей и животных, безнадежность и отчаяние обволакивает все, прилипая, словно вязкая грязь, свинцом оттягивающая усталые ноги.
Зузка не сдастся, она терпеливо задает промокшим солдатам свой вопрос.
— Не видали вы… не знаете вы?
Дед успокаивает женщин:
— Не бойтесь… Будет у нас крыша над головой еще сегодня.
Мать Матуша высказывает опасения:
— А что, если в Пьяргах нас не примут?
— Ведь это моя родная сестра, не к чужим же мы идем! Да и нет у нас другого выхода…
Зузка пытает счастье у солдат в конце колонны.
— Он был в бронепоезде, — объясняет она одному.
— Не знаю.
Заросшее лицо выражает колебание.
— Но в том поезде, говорят, всех убило.
Зузка в ужасе.
— Я этому не верю.
60 КАРТИНА
На перекрестке
Там, где проселочная дорога пересекается с шоссе, погорельцы разбиваются на группы: одни спускаются вниз, в долину, другие — в противоположном направлении, третьи останавливаются, решая, куда идти.
Сиронёвы идут дальше по проселку.
К ним приближается мужчина в форме лесника; завидев их, он соскакивает с велосипеда.
— Господи боже, люди, что с вами…
— И не спрашивайте, пан Моцик, — запричитала Сиронёва. — Ничего-то у нас не осталось… ничегошеньки!
— Спалили немцы деревню, — пояснил дед. — Идем в Пьярги, к сестре.
— К Бенковым, может, вы их знаете? — озабоченно спрашивает мать Матуша.
— Знаю… — лесник заколебался. — Но