международных обязательств Российской Федерации… В настоящей Стратегии учтены основные положения Окинавской хартии глобального информационного общества, Декларации принципов построения информационного общества, Плана действий Тунисского обязательства и других международных документов, принятых на Всемирной встрече на высшем уровне по вопросам развития информационного общества», а значит, указанные документы повлияли на данный документ, то в «Стратегии развития информационного общества в Российской Федерации на 2017–2030 годы» мы встречаем иную формулировку. В последнем документе в п. 5 международные акты, в которых содержатся международные принципы создания информационного общества и подходы к его созданию только перечисляются, но не указывается, как они соотносятся с самим документом. Можно только из контекста самого документа понять, что они все же нашли в нем отражение. То есть «Стратегия развития информационного общества в Российской Федерации на 2017–2030 годы» несколько ближе к реализации конституционного принципа, закрепленного ст. 79 Конституции РФ, согласно которому «…Решения межгосударственных органов, принятые на основании положений международных договоров Российской Федерации в их истолковании, противоречащем Конституции Российской Федерации, не подлежат исполнению в Российской Федерации».
Возвращаясь собственно к цифровой экономике, отметим, что на данный момент такая экономическая идеология и практика в России сводятся исключительно к сбору всех возможных сведений о конкретном человеке с целью их последующей монетизации. Об этом недвусмысленно заявил Председатель правительства РФ М. Мишустин весной 2020 года. В частности, на встрече с заместителями руководителей органов власти, отвечающими за цифровую трансформацию российского общества, он подчеркнул, что в данной сфере у них будут «полномочия по реинжинирингу всех рабочих процессов внутри министерств и ведомств… Включая их перевод в онлайн-услуги для населения и переход к управлению данными, которые на сегодняшний день поступают в реальном времени. А данные сегодня – это, если хотите, новая нефть, золото, платина XXI века. Только они имеют разницу с теми ресурсами: те исчерпаемы, а эти неисчерпаемы… И чем больше у вас данных, тем больше добавленной стоимости; это удивительное свойство данных – рождать новую стоимость при их структуризации и обработке, в том числе с использованием алгоритмов искусственного интеллекта»[340]. По сути, Правительство России взяло курс на самое решительное форсирование «цифровизации» общества[341] в рамках так называемой очередной промышленной революции. Еще раз подчеркнем, что при этом мы не находим планов Правительства РФ по введению цифровой экономики с целью развития реального сектора экономики[342].
Но не только информация будет новой нефтью в новой глобальной экономике, которую всеми силами насаждают СМСУ. Вещественные, осязаемые товары также будут играть большую роль. Ведь существует, например, Coca-Cola, McDonald’s, владельцы которых имеют прямое отношение к СМСУ. После новой промышленной революции все эти полуфабрикаты на основе ГМО, а также вещи с запланированным сроком гарантированного износа вроде тех, какие выпускают Apple, Toyota и подобные, также будет значимы. Но изменятся методы их навязывания массам, которые станут более изощренными с использованием цифровых технологий.
Для пояснения сущности приведем высказывание, пожалуй, ведущего специалиста в вопросах продвижения в России трансгуманизма, неотъемлемой частью которого является очередная «промышленная революция». О. Н. Четверикова пишет по этому поводу «Современные когнитивные и информационно-коммуникационные технологии (далее – ИКТ), чьим объектом воздействия является сознание человека, являются в руках заказчиков прекрасным средством формирования такого восприятия действительности у потребителей, которое полностью отвечает их интересам. Подвергаемый концентрируемому воздействию этих технологий человек становится управляемым и соотносит себя уже не с реальностью, а с внедренными в его сознание ценностями».
Как писали авторы одного из исследований, посвященных глобализации, вышедшего еще в 2000 году, «информационные технологии впервые сделали воздействие на сознание качественно более эффективным, чем на неживую природу, не только с точки зрения физических результатов, но и с точки зрения результатов коммерческих: воздействие на сознание начало приносить колоссальную прибыль. Это автоматически расширило сферу их регулярного применения… на все стороны повседневной жизни человеческого общества. Наиболее наглядное проявление этого – мировой бум такой специфической отрасли, как public relations. От рекламы, подгоняющей товар под вкусы клиента, «пиар» отличается тем, что, наоборот, подгоняет предпочтения клиента под уже имеющийся товар, то есть, как и пропаганда, занимается формировании общественного сознания.
В этих условиях опыт современных сект – с их жрецами-бизнесменами, воспроизводящими древние магические способы и технику управления людьми, – оказывается крайне актуальным и представляется наиболее ценным для корпорационной элиты»[343].
Таким образом, мы приходим к неизбежности в условиях новой информационной парадигмы управления сознанием каждого отдельного человека, для чего будут применяться не только методики обработки адептов РДН и ПРДН, но и возможности прямого управления сознанием человека. И здесь мы сталкиваемся с прямой связью между информационной и религиозной безопасностью общества. И все это идет в разрез с Конституцией России и Стратегией развития информационного общества в Российской Федерации на 2017–2030 годы.
В данном параграфе нашего исследования нужно отметить еще один канал возможного перехвата управления страной, который лежит в сфере деятельности судебной системы. Конечно же, это – тема отдельного диссертационного исследования, даже серии таких работ, предмет деятельности целого института, потому мы остановимся лишь на уголовном судопроизводстве. Уголовно-правовая сфера является наиболее значимой по отношению к человеку как таковому, поэтому имеет смысл начинать такого рода анализ именно с нее.
Мы не отрицаем положительный потенциал отдельных новшеств в уголовном процессе, связанных с использованием цифровых технологий. В частности, отдельные авторы отмечают положительный эффект, который может быть получен вследствие применения в таком судебном процессе видеоконференц-связи. Такая технология позволяет избежать излишних расходов на обеспечение явки участников судебного заседания, а также «способствует обеспечению безопасности участников судебного заседания, позволяя рассматривать ряд возникающих в уголовном судопроизводстве вопросов, не доставляя обвиняемых, представляющих потенциальную опасность, из мест предварительного заключения в помещения судов»[344]. Можно констатировать, что видеоконференц-связь как минимум дополнила арсенал средств уголовного судопроизводства.
Нужно отметить, что на настоящий момент имеется широкая нормативно-правовая база применения видеоконференц-связи в судебном процессе, в том числе на международном уровне. Так, Комитет Министров Совета Европы в п. 3 своей Рекомендации № R (2001) 3 от 28 февраля 2001 года «По распространению судебной и иной юридической информации путем использования новых технологий»[345] отметил необходимость для государств-членов «упростить связь граждан с судом и иными правовыми организациями при помощи новых технологий». Итак, документ, принятый еще два десятилетия назад, определил и запрограммировал введение в судебный процесс информационных технологий. Причем большинство задач цифровизации судебного производства, поставленных данным документом, могут быть в той или иной мере решены при помощи видеоконференц-связи. И Россия движется в фарватере этого процесса.
Позднее Конституционный Суд РФ подготовил правовые предпосылки для широкомасштабного введения в России видеоконференц-связи в судебном процессе. Он указал, что