— И не говорите… — сейчас же торопливо отозвался Житников; он сел против гостя и, держа сложенные руки на коленях, сохранял прежнее наклоненное вперед положение, выражающее готовность и предупредительность хозяина к гостю. — Время такое плохое, тяжелое, что не дай бог, — продолжал Житников, таинственно понизив голос до шепота.
— А главное, народ скверный, — заметил Митенька.
— Про народ и не говорите: воры, мошенники, лежебоки. Он и не думает о том, как бы хозяину побольше заработать, а только норовит украсть, объесть вас да еще нанахальничать. Прежние рабочие, бывало, за хозяйскую копейку готовы в огонь были броситься, а теперь только о своей утробе думают.
— Ну, это-то, положим, естественно, что они о себе думают, — сказал Дмитрий Ильич, точно ему вдруг стало неприятно разговаривать в одном тоне с кулаком Житниковым, — а вот хоть бы уж чужого не трогали.
— Вот именно!.. — воскликнул Житников, очевидно несогласный с первой половиной фразы, но во второй нашедший полное подтверждение своим мыслям. — Вот именно: только бы чужого не трогали, — повторил он радостно.
— Вы слышали, наверное, про мою историю с мужиками, что я на них даже в суд принужден был подать? — спросил Дмитрий Ильич.
Житников отклонился на спинку стула и замахал руками.
— Да, как же, господи. Ведь это разбой.
Дмитрий Ильич обычно, чувствуя неспособность просто и естественно говорить с рядовыми людьми о вещах практического и обыденного характера, всегда терялся, не знал, как себя держать, ощущал мучительную неловкость и потому избегал и боялся всяких встреч. Сейчас же у него разговор шел неожиданно легко, быть может, от житниковской готовности согласиться со всем, что бы Дмитрий Ильич ему ни сказал. И эта легкость сразу приподняла его, дала ему крылья. Немного только мешала мысль о том, что он должен Житникову 100 рублей и тот, наверное, сейчас думает об этом.
— Ну так вот, — сказал Дмитрий Ильич, — я просто измучился с этим народом.
— Ангел — и тот измучится, — ответил Житников.
Это сочувствие еще больше вызвало у Дмитрия Ильича чувство расположения к Житникову, и он невольно продолжал говорить в начатом тоне, чтобы еще услышать сочувствие:
— Хотел в прошлом месяце произвести в усадьбе ремонт, поправки, подновить постройки, но потом так и махнул рукой: невозможно.
— Какой там ремонт, батюшка, — сказал Житников, называя гостя батюшкой, что указывало на возникшую между ним и гостем истинную близость.
— И я, знаете ли, пришел к заключению, что хозяйством сейчас заниматься нельзя.
— Нельзя-с! — коротко, но убежденно отозвался Житников.
— Что это только сплошное испытание и мученье.
— Мученье-с! — повторил Житников.
— Мне даже пришла мысль все бросить и уехать на новые места.
Житников сразу замолчал и с каким-то иным, насторожившимся выражением, уже без неопределенной предупредительной любезности ждал более определенного выражения гостем своей мысли.
Митенька обрадовался тому духовному единению, которое образовалось между ним и Житниковым, и совсем забыл, что не в его интересах обрисовывать мрачными красками то дело, которое он хочет предложить другому.
— Я ищу покупателя… — сказал он с другим выражением, уже без прежней приподнятой искренности, как будто внезапная перемена в Житникове грубо разбила тот мостик душевного отношения, который перекинулся было между ними вначале. — Вы не порекомендуете мне кого-нибудь?
Он смотрел на Житникова и ждал, что тот скажет с дружеской готовностью: «Taк я куплю у вас, чем вам продавать какому-нибудь жулику, который усидит, что мы в тяжелом положении, и спустит цену».
Но Житников этого не сказал. Он пожал плечами и, разведя руками, несколько времени соображал, наклонив немного набок голову, потом сказал, вздохнув:
— Время плохое очень, кто же теперь купит?
— Ах, как досадно… как же быть? — сказал Митенька.
Житников уже смотрел на гостя без прежней улыбки и без готовности. И даже зачем-то посмотрел на его брюки и башмаки. Митенька невольно при этом подобрал ноги под стул, так как вспомнил, что башмаки не чищены.
От внезапной перемены тона Житникова он вдруг почувствовал обиду и жалость к себе, а от своей неуместной искренности — позднюю досаду. Нужно было продолжать вести разговор, перебросив его на другой безразличный предмет. Но Митенька поднялся и стал прощаться, отказавшись от чая, с таким убитым видом, как будто его поразило, что после его тона искренности, почти любви, ему отплатили совсем иным. Кроме того, еще рухнула надежда покрыть долг при продаже — и ему оставалось или промолчать про свой позорный долг, или, не хуже прошлого раза, сказать, что он сейчас не захватил мелких денег, а вечером пришлет их с Митрофаном, чему, конечно, Житников ни минуты не поверил бы.
Но в том, что после отказа Житникова сейчас же стал прощаться, ему вдруг показалось еще худшее: Житников, наверное, увидел теперь ясно, что ему, Митеньке, нужно было: искренностью только замазать глаза, а тут же, будто невзначай, всучить ему никуда не годное имение.
После ухода Воейкова из спальни вышла старуха, помолилась молча перед иконами, повернулась к мужу и, подняв палец, сказала:
— Гляди в оба.
IX
После того, как до мужиков дошел слух, что на них подано в суд, они совершенно отказались от посягательств на помещичью землю. Весь подъем, с каким было взялись за это дело, вдруг пропал.
Те, кто громче всех кричал об этом деле, притихли, замолчали и не выступали вперед, а держались сзади, в тени, как держатся люди, внезапно потерявшие симпатии и влияние над массами. Как будто им даже стыдно за себя и они предпочитают быть незаметными.
До покоса оставалось еще много времени, и продолжать ждать его, ничего не делая, было неловко перед людьми. А на очереди стояли общественные работы. И когда, по обыкновению, однажды собрались вечерком поболтать о делах, кто-то сказал, что нужно бы приняться за общественные дела; мостик бы наконец осилить как-нибудь, ведь не заговоренный он. Да лужу замостить, что посередке села.
— Ты ее замостишь, а она в другом месте пробьет, — сказал кто-то.
— Это непременно, — сейчас же отозвалось еще несколько голосов.
— Жила что ли там подземная? — вопросительно сказал Фома Короткий.
— Жила… черт ее знает, что там!
— Тут не о мостике надо толковать, — сказал коновал, — а о том, что скоро жрать будет нечего. С землей бы удумать, как быть, а не мостик городить да лужи мостить.
Все замолчали.
— Это правильно, — сказал Федор, всегда находивший правильным все, что говорилось последним.
О луже с мостиком бросили говорить и перешли к разговору о переделе земли.
— Чтобы долго не разговаривать, — переделяться и все, — сказал нетерпеливо кузнец.
— Верно, верно, а то прямо конец подходит. У Андрея Горюна почесть вся земля рвами да промоинами пошла. Что ж плохой-то все время пользоваться, надо ему и хорошенькой получить.
— Это верно, — сказал Федор, — человек, можно сказать, потерпел. — И он оглянулся на сидевшего на бревне босиком Андрея.
Тот глядел уныло в сторону и ничего не ответил, как бы молчанием подчеркивай свое бедственное положение, о котором все знают и самому прибавлять нечего. Он покорно предоставлял себя в полное распоряжение общества, которое обратило на него свое справедливое внимание.
Начали сейчас же, чтобы не упускать времени, говорить о том, как переделять землю.
Степан вспомнил о своих хороших местах и сказал, что там, кто сколько осилит обработать, столько ему и дают. Бедным дают получше, богатым — похуже.
И все, бросив говорить о своей земле, заговорили о хороших местах.
— А кто ж там землю-то определяет? — спросил Фома Короткий стоя с палочкой перед Степаном.
— Кто?… Люди, значит, такие поставлены… — ответил Степан не сразу.
— Какие-то люди у нас тут определяли, что нам достались рвы да кочки, а господам заливные луга, — сказал Захар Кривой.
— Люди были поставлены на основании существующей власти, — сказал строго лавочник, не взглянув на Захара, но отвечая ему.
Все испуганно оглянулись на лавочника, которого не заметили, и замолчали.
— Да это что там считать, не наше дело.
— Верно, верно! Что получил, тем и пользуйся, — сказали все.
— Да… считать не считать, а едешь на базар мимо левашевского барина, поглядишь, — то-то земля вольная! И чего только не настроено!
— А что ж он спину, что ль, сам гнет? — сказал один голос.
— Попало в руки, вот и богат, — раздалось уже несколько голосов.
— Определили дюже хорошо, — подсказал Сенька, подмигнув.
— Ежели бы нам попала такая штука, чего бы тут настроить можно было! — сказал Николка-сапожник, бросив с досадой об землю свой картуз.