душе человека, даже если он мимоходом посещает церковь и постоянно носит крестик, нет места Богу, то ему и бояться некого, и греха как понятия для него не существует. Поэтому и законы не действуют, а их обилие говорит лишь о слабости или полном отсутствии в обществе главнейшего закона – закона нравственного. Ведь последний не требует мелочной регламентации человеческих поступков, в нем многие поведенческие нормы растворены как органически присущие ему компоненты, как нечто само собой разумеющееся.
По мнению апостола Павла к примеру, заповеди ветхозаветного закона: «не убивай», «не прелюбодействуй», «не кради», «не лжесвидетельствуй», «не пожелай чужого» и другие заключаются в одной-единственной заповеди – заповеди любви, в сем слове: «люби ближнего, как самого себя». И значит любые запреты на совершение зла в «зоне любви» совершенно излишни, ибо в принципе «любовь не делает ближнему зла» (Рим. 13,9). Как бы мы ни совершенствовали юридическую базу, сколько бы мы ни плодили законов и ни подгоняли их под все случаи жизни, преступности в человеческом обществе с зоологической нравственностью – не изжить даже частично. Нет у нас веры ни в Бога, ни в людей, ни в самих себя. Нет у нас, наконец, и «веры как доверия к бытию» [17], с. 23, что просматривается невооруженным глазом на лицах и в поведении наших вечно брюзжащих верующих. Один безбожник говорил: «Если посмотреть на лица этих христиан, то нельзя подумать, что они верят в такие чудесные вещи». Как говорил преподобный Серафим: «Нет у нас пути унывать, а мы в этом сидим» [18], с. 29.
«Священная» частная собственность изолировала высоконравственные ориентиры, утвердила примат материального благополучия над духовными идеалами. Люди, не ведая того, превратились в жалких пожизненных пленников земных, чувственных благ. «Кто мучается земными вопросами, тот ответа о Небесном не получит», – писал Николай Рерих («Листы Сада Мории»). Безверие и страсть – вот краеугольные понятия, характеризующие нижнюю зону ценностной шкалы, засосавшую обывателя. Все остальное многоцветье пороков, «зло во всякое время», – лишь огромное потомство этих плодовитых прародителей.
Однако небесное не может быть уничтожено земным; на святое человек может только замахнуться (и замахивался!), но не разрушить его; верхняя зона ценностной шкалы, зона добра, может быть только временно заблокирована зоной равнодушия и эгоизма, но не стерта ею.
Что же является доминантой высших ценностей? Так сказать, добром из добра? При всем многообразии формулировок и определений применительно к разным временам и эпохам (достаточно заглянуть в соответствующие словари по философии и этике) структурообразующим центром понятия «добро» является самоотверженность: «…если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя» (Мф. 16,24).
Если одной из специфических сущностей, отличающих человека от животного, является любовь, то исключительной сущностью, отличающей Человека от человека, является Любовь самоотверженная: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15,13). Естественно, это апогей – деяние, совершаемое даже в экстремальных ситуациях далеко не каждым. Отвержение себя на уровне собственной жизни – удел героев-одиночек. И это – не насилие над собой, не изнуряющий выбор. Это – естественный для них акт обретения высшего счастья и душевного блаженства, соседствующего с телесными муками. Видимо, это имеет ввиду пушкинский персонаж из «Мы проводили вечер на даче…», когда вопрошает: «Разве жизнь уж такое сокровище, что ее ценою жаль и счастия купить?».
Такие люди относятся к категории пассионариев. По определению Л. Н. Гумилева, это люди, «пассионарный импульс у которых превышает импульс инстинкта самосохранения». Под пассионарным импульсом понимается «поведенческий импульс, имеющий направленность, противоположную инстинкту личного и видового сохранения» [37], с. 345.
Жертвенную сущность Любви с позиции Евангелия раскрывает А. Мень. Он пишет: «Любовь Христа стала любовью самоотдающей, поэтому Он говорит "кто хочет идти за Мною, пусть отвергнет себя". То есть своей самости – не своей личности, отнюдь, личность святое, а своего ложного самоутверждения, самости» [17], с. 20. Иными словами, приняв за доминанту зоны добра способность к самопожертвованию во имя, мы должны признать, что в качестве жертвенного тельца, по смыслу и независимо от формы конкретной жертвы, всегда будет выступать человеческая самость.
Мерилом добра служит жертвенность. Делать добро, не принося в жертву чего-то от себя, в принципе невозможно. В исключительных случаях, как уже говорилось, этим будет собственная жизнь, а на повседневном уровне – что угодно: здоровье, душевный комфорт, благополучие, внимание, время, деньги, личная собственность или личное желание (разумеется, все это в разной степени); даже – свобода, честь и авторитет, принесенные во имя более высокой ценности (в представлении жертвователя, конечно).
Оказать человеку мало-мальски значительную помощь, казалось бы, немыслимо без хотя бы какого-то ущерба для себя: принципы сохранения материи и энергии обойти нельзя. Однако подобный вывод – это заключение извне, «третьей стороны»: сами же эгоисты и альтруисты таковыми себя не считают. И те и другие устремлены к одной и той же цели: комфортному, умиротворенному состоянию души. Только одни достигают его за счет присвоения (сохранения) ценностей, а другие – их отдачи (самоотречения). Это две стороны одной медали: эгоизм есть альтруизм наизнанку.
Реакция же самости на добрые дела вполне очевидна: независимо от масштаба последних, она всегда будет их врагом. Так что вторая часть апостольской формулы самосовершенствования: «делай добро» (1 Пет. 3,11), по существу, сводится к призыву: «укрощай свою самость». А вот первую часть заповеди: «уклоняйся от зла» – самость может в зависимости от ситуации дополнить и зловещим «разумным» предупреждением: «иначе – будешь отвечать». Включив инстинкт самосохранения, мгновенно сопоставив все «за» и «против», она может спасти злоумышленника, упредив его от тяжелых для него последствий. Двойственная роль самости вполне очевидна: она способна как побудить человека к злодеянию, так и удержать от него – налицо все признаки поведения животного с его обостренным инстинктом самосохранения.
* * *
Опорная поведенческая заповедь из 1 Пет. 3, 11, по существу, двухполярна. Между ее «полюсами», принципами: «уклоняйся от зла» и «делай добро», ощущается пробел, в котором, в силу троичного восприятия мира, первый и второй принципы должны были бы как-то сочетаться в третьем (подобно душе человека, соединяющей и одновременно разделяющей его животную и духовную ипостаси). Да, в апостольской формуле действительно пропущен ее средний член. Он, вероятно, должен бы формулироваться следующим образом: «Борись со злом во имя добра».
Борьба со злом – это особая категория деяний, отличная как от пассивного уклонения от зла, так и от активного сотворения добра. В отношении последнего, это, образно говоря, есть и его предтеча, и его защита. К примеру, факторы, совершенствующие здоровье человека: физкультура, режим дня, правильное питание, профилактическое лечение и т. д. (добро) – могут быть эффективными лишь при жестком предварительном подавлении факторов, разрушающих его, то есть при защите его от алкоголя, наркотиков, курения и т. д. (борьба со злом). (Кстати,