Читать интересную книгу Сталинград - Энтони Бивор

Ориентируясь на зеленые сигнальные ракеты, передовые части русских соединений встретились в открытой степи около Советского. Позже эта сцена с радостными объятиями была еще раз воспроизведена перед объективами фото– и кинокамер. На кадрах военной хроники танкисты и пехотинцы празднуют успех, угощая друг друга водкой и колбасой. Так ли это было на самом деле?..

В расположении немецких войск стремительно распространилась новость: «Мы окружены!»[612] В воскресенье 22 ноября протестанты отмечали день поминовения усопших. «В 1942 году Totensonntag[613] мрачное, – писал домой Курт Ребер, капеллан 16-й танковой дивизии, выполнявший и обязанности врача. – Тревога, страх и ужас…»[614] Впрочем, не все, узнав об окружении, поняли, чем это для них чревато. Прошлой зимой такое тоже случалось, но они всегда прорывались. И только те офицеры, кто был хорошо проинформирован, знали, что свежих резервов, которые смогут быстро прийти на помощь, на их фронте просто нет. «Мы наконец осознали, какая над нами нависла угроза, – вспоминал впоследствии Фрейтаг-Лорингховен. – Армия оказалась отрезана от своих в глубине России, на краю Азии».[615]

В 50 километрах западнее угасал последний очаг сопротивления румынских войск. Генерал Ласкар отверг предложение сложить оружие. «Мы будем продолжать сражаться до конца»,[616] – заявил он. Его солдаты действительно не отступили, но у них осталось совсем мало боеприпасов, и помощи ждать им было не от кого.

Соединение советских частей под Калачом создало смертельную опасность для 11-го армейского корпуса генерала Штрекера, находившегося севернее. Корпус вел оборонительные бои, окруженный с трех сторон, в обстановке хаоса и получая крайне противоречивую информацию. О смятении, царившем в нем, красноречиво свидетельствуют отрывки из дневника, обнаруженного на теле убитого немецкого офицера-артиллериста.

«20:11. …Наступление заканчивается?!! Меняем позицию, выдвигаемся на север. У нас осталось всего одно орудие. Остальные выведены из строя.

Суббота, 21:11. Рано утром – неприятельские танки… Отступаем. Русские уже совсем близко. Нашей пехоте – мотоциклистам и саперам – нужна поддержка огнем. Сегодня мимо нас, не останавливаясь, шли румыны. Мы отходим. Русские напирают уже с двух сторон. Новая огневая позиция. Пробыли на ней совсем недолго, опять смена позиции, глубже в тыл. Строим укрытие.

Воскресенье, 22:11. Тревога в 3:30. Приказано отступать в пешем строю… Русские приближаются, румыны отходят. Удержаться здесь своими силами мы не сможем. С нетерпением ждем нового приказа сменить позицию».[617]

Во время отступления немецким пехотным дивизиям приходилось в открытой степи отражать кавалерийские атаки. Один из офицеров сказал об этом так: «…будто в 1870 году».[618] Самой большой проблемой для отходящих к Сталинграду оставался транспорт, в основном из-за нехватки лошадей. Подчас решение принималось простое и жестокое. В качестве тягловых животных использовали полуголодных русских солдат из лагерей для военнопленных. «Когда 20 ноября началось отступление, – показал впоследствии один из них, – нас впрягали вместо лошадей в повозки, нагруженные боеприпасами и продовольствием. Тех пленных, которые не могли тащить телеги так быстро, как требовал фельдфебель, расстреливали на месте. Так мы были вынуждены тащить повозки четыре дня практически без отдыха. В лагере под Вертячим, отгороженном колючей проволокой пространстве без какого-либо укрытия, немцы отобрали самых здоровых пленных и увели их с собой».[619] Остальных, больных и слабых, оставили умирать от голода и холода. Когда передовые части 65-й армии подошли к лагерю, из 98 человек в живых осталось всего двое.[620] Чтобы запечатлеть жуткую сцену, вызвали фотографов. Снимки напечатали в советских газетах, и впоследствии они стали еще одним свидетельством военных преступлений, в которых правительство СССР обвиняло нацистов.

376-я пехотная дивизия в результате русского наступления, «чрезвычайно стремительного»,[621] по словам ее командира генерала Эдлера фон Даниэльса, понесла огромные потери. После нескольких дней упорных боев в ней осталось всего 4200 человек. Окруженная на правом берегу Дона, 22 ноября дивизия начала отходить на юго-восток, надеясь присоединиться к 11-му армейскому корпусу, и через два дня переправилась через Дон по мосту у Вертячего.

Туда же двигался и один из полков 16-й танковой дивизии. Он переправился через Дон вечером 22 ноября, а по пути завернул в Песковатку, где в мастерских находилось несколько недавно отремонтированных танков. 23 ноября полк попытался с южного крыла немецкого плацдарма в излучине Дона контратаковать в направлении Сучанова, но попал в засаду, устроенную советскими пехотинцами в маскхалатах, вооруженными противотанковыми ружьями. Сама 16-я танковая дивизия, столкнувшись с превосходящими силами противника и испытывая острую нехватку горючего, отошла назад и заняла позиции, готовясь прикрывать отступление своих войск. Все это осложнялось тем, что связь была очень плохой и все приказы приходилось передавать через посыльных.

Отход немецких частей через Дон – назад, к Сталинграду, в противоположную сторону от основных сил вермахта, был во многих отношениях даже хуже отступления под Москвой в декабре 1941-го. Ветер гнал по степи сухой снег, мелкий и жесткий, швыряя его в лица солдатам, как те ни поднимали воротники шинелей. Несмотря на горькие уроки предыдущего года, у многих солдат и этой зимой не было соответствующего обмундирования. На большинстве румынских солдат вообще ничего не было, кроме коричневых мундиров… На обочинах дорог валялись брошенные каски – они не могли защитить от холода. Теплые шапки из овчины были у немногих счастливчиков, в основном офицеров. Искореженные и обгоревшие машины сталкивали в кюветы. Разорванные стволы зенитных пушек напоминали лепестки каких-то жутких, фантасмагорических цветов. Ближе к мосту через Дон сгрудились грузовики, штабные машины, посыльные на мотоциклах, безуспешно пытающиеся проехать вперед, крестьянские подводы и артиллерийские орудия, впряженные в выдохшихся и полуголодных лошадей. Время от времени по всему этому затору прокатывали волны паники: «Русские танки!» Дейстительно, 16-й танковый корпус нанес удар по позициям 76-й пехотной дивизии в направлении Вертячего, угрожая отрезать немецкие части, остававшиеся к западу от Дона.

На подступах к мосту в Акимовске можно было увидеть отвратительные сцены: солдаты кричали, толкались и даже дрались друг с другом, стремясь побыстрее перебраться на левый берег. Слабых и раненых затаптывали насмерть. Офицеры угрожали друг другу оружием в споре, чья часть пойдет первой. Солдатам подразделения полевой жандармерии, вооруженным автоматами, не удавалось навести хоть какой-нибудь порядок. Некоторые военнослужащие вермахта, желая избежать толчеи, пытались перейти Дон по льду. У берегов он был прочным, но в середине реки встречались полыньи. Те, кто проваливался под лед, были обречены. Никто даже не думал помогать тонущим. На ум невольно приходило сравнение с переправой остатков Великой армии Наполеона через Березину…

Наконец одному офицеру, такому же небритому, как и окружающие его солдаты, удалось навести некое подобие порядка. Он собрал отбившихся от своих частей пехотинцев в группы прикрытия. Потом к ним присоединилось несколько орудийных расчетов и кое-какая бронетехника. Они заняли позиции и приготовились отразить нападение советских танков и кавалерии, которые в любую минуту могли появиться из ледяного тумана.

На левом берегу Дона все деревни заполонили немецкие солдаты, отставшие от своих частей. Все они искали еду и кров – нужно было укрыться от жуткого холода. Измученные и тоже голодные румыны, отступавшие уже больше недели, не могли рассчитывать на сочувствие со стороны своих союзников. Один немецкий офицер впоследствии писал, что они вынудили румын устроить свой лагерь в открытом поле.[622] Отступая, солдаты натыкались на склады, и это лишь усиливало хаос. Впоследствии о беспорядках в Песковатке свидетельствовали многие. Особенно безобразно вели себя зенитчики люфтваффе.[623] Были сведения о взорванных и подожженных ими домах, уничтоженной технике. Все склады, обнаруженные отступающими, были разграблены. Солдаты до отказа набивали ранцы консервными банками. Консервных ножей у них не было, поэтому банки вскрывали штыками, в нетерпении нередко не зная, что в них. Если это оказывался кофе в зернах, их высыпали в котелок и чем-нибудь дробили. Когда замерзающие, не получившие зимнего обмундирования солдаты видели, что интенданты сжигают новые вещи, они бросались вытаскивать их из огня и тут же надевали на себя. И служащие полевой почты жгли письма и посылки, хотя во многих из них были гостинцы, присланные из дома.