Читать интересную книгу Сталинград - Энтони Бивор

Между тем 22-я танковая дивизия, не в силах устоять перед натиском «тридцатьчетверок» 1-го танкового корпуса, медленно отступала назад. На следующий день она попыталась контратаковать, но в результате оказалась в окружении. Сократившаяся до размеров танковой роты, 22-я дивизия тем не менее с боем вырвалась из кольца и отступила на юго-запад, преследуемая 8-м кавалерийским корпусом Красной армии.

В это время 26-й танковый корпус Родина, разгромив оказавшуюся у него на пути 1-ю румынскую танковую дивизию, быстро продвигался по степи на юго-восток. Части получили приказ не тратить время и силы на недобитого противника и сосредоточиться на выполнении главной задачи. Важно было в срок оказаться в намеченном пункте. Если бы разведке люфтваффе удалось заметить почти параллельное продвижение трех танковых корпусов, тревожный звонок прозвучал бы в штабе 6-й армии не вечером 20 ноября, а гораздо раньше. Но германская авиация в эти дни бездействовала…

Единственным крупным румынским соединением, продолжавшим в тот момент оказывать упорное сопротивление, была так называемая группировка Ласкара. Это соединение состояло из остатков 5-го армейского корпуса, обойденного с двух сторон советскими бронированными колоннами. Бесстрашный генерал-лейтенант Михай Ласкар, получивший под Севастополем Железный крест 2-й степени, был одним из немногих румынских военачальников, которых немцы искренне уважали. Он и сейчас держался, уверенный в том, что на помощь спешит 48-й танковый корпус.

Судя по всему, утром в субботу 21 ноября в штабе 6-й армии, располагавшемся в Голубинской, в 20 километрах к северу от Калача, несмотря на тревожные звонки, еще верили в то, что не все потеряно. В 7:40 на командный пункт группы армий Б было отправлено донесение, в котором ситуация характеризовалась как сложная.[607] Паулюс и Шмидт, по-прежнему считавшие атаки 3-го гвардейского кавалерийского корпуса на левый фланг Штрекера направлением главного удара, очевидно, не сомневались в том, что переброска войск из Сталинграда на запад позволит исправить положение.

Потом одно за другим стали приходить неприятные известия, и вся поступающая информация свидетельствовала об одном. Командование группы армий Б предупреждало Паулюса и Шмидта, что южному крылу 6-й армии теперь угрожают с обеих сторон. Пришло донесение, что крупная танковая группировка противника (это была часть 4-го танкового корпуса Кравченко) замечена меньше чем в 30 километрах к западу от командного пункта армии. Есть угроза выхода русских к Волго-Донской железной дороге, и в этом случае они, кроме всего прочего, получат возможность контролировать бо́льшую часть мостов на этом жизненно важном для обеспечения войск всем необходимым участке. Ситуацию усугубляло и то, что многие ремонтные базы и склады 6-й армии оказались не защищены. Паулюс и Шмидт наконец поняли, что целью противника является полное окружение их войск. Диагональные удары Красной армии, с северо-запада и юго-востока, нацелены на Калач и должны будут сойтись там.

Катастрофически неэффективная реакция германской армии на начало операции «Уран» была обусловлена не только убеждением Гитлера в том, что у русских больше не осталось резервов, но и высокомерной самоуверенностью многих немецких генералов. «Паулюс и Шмидт ждали контрнаступления, – писал впоследствии один из офицеров штаба 6-й армии, – но не такого широкомасштабного. Впервые русские применяли танки так, как это делали мы».[608] Даже Рихтгофен, по сути, признал это, сказав, что наступление противника оказалось для него «поразительно успешным ударом».[609] Фельдмаршал фон Манштейн, в свою очередь, говорил (правда, это произошло много лет спустя), что командование 6-й армии отнеслось к опасности недопустимо пренебрежительно и долго не реагировало на нее, проглядев очевидную угрозу Калачу, куда изначально и были нацелены оба прорыва.

Вскоре после полудня почти весь штаб 6-й армии перебрался на железнодорожную станцию Гумрак в 12 километрах от Сталинграда, чтобы быть ближе к своим главным силам. Тем временем Паулюс и Шмидт на двух легких самолетах «физелер-шторх» вылетели в Нижнечирскую, где на следующий день встретились с генералом Готом. В оставшейся позади Голубинской в морозный воздух поднимались столбы дыма. Это пылали склады, а также несколько неисправных разведывательных самолетов на расположенном поблизости полевом аэродроме. Таким образом, Паулюс и Шмидт не получили директиву фюрера, переданную в 15:25 из штаба группы армий Б. Она начиналась словами: «6-й армии стоять твердо, несмотря на угрозу временного окружения».[610]

Между тем уже к вечеру 21 ноября у немцев не осталось никакой надежды удержать позиции. Части 16-й танковой дивизии задерживались, и между 11-м армейским корпусом Штрекера и другими разрозненными соединениями, пытающимися организовать новую линию обороны, образовалась брешь. Этим не замедлили воспользоваться 3-й гвардейский кавалерийский и 4-й механизированный корпуса. При нарастающей угрозе с севера и северо-востока дивизиям Штрекера не оставалось ничего другого, кроме как начать отступление к Дону. Стало очевидно, что плохо продуманный план направить танковые части 6-й армии на запад явился опасным распылением сил.

Калач-на-Дону, главная цель трех советских танковых корпусов, был одним из самых уязвимых мест немецкой обороны. Она здесь вообще отсутствовала как таковая, имелись лишь разрозненные вспомогательные части, в основном обслуживающие и ремонтные, а также небольшое подразделение полевой жандармерии и зенитная батарея люфтваффе.

Транспортная рота и ремонтные мастерские 16-й танковой дивизии уже устроились в Калаче на зимние квартиры. «Первые известия об изменившейся ситуации»[611] поступили только в 10 часов утра 22 ноября. Затем пошли слухи, что танковые колонны русских, прорвавшие румынскую оборону на северо-западе, теперь продвигаются именно к этой части Дона. Около 17:00 пришла информация о прорыве южнее Сталинграда, однако никто даже не предполагал, что механизированный корпус Вольского, несмотря на все заминки, вызвавшие ярость Еременко, уже приближается к бывшему штабу 4-й танковой армии, располагавшемуся всего в 40 километрах к юго-востоку.

Немецкие части, расквартированные в Калаче (сводный батальон тыловых войск), не имели конкретного боевого приказа, но, если бы такой и был, выполнить его в сложившихся условиях имеющимися силами не представлялось возможным. На правом берегу, на высотах, господствующих над Доном, стояли четыре зенитные батареи люфтваффе, и еще два орудия находились на левом берегу. Охранял мост отряд строительной организации «Тодт», насчитывавший чуть больше 20 человек.

Командир 26-го танкового корпуса генерал-майор Родин поручил захватить мост 19-й танковой бригаде, которой командовал подполковник Филиппов. Бригада ночью вышла из Острова и на рассвете 22 ноября подошла к Калачу. В 6:15 два трофейных немецких танка и бронетранспортер подъехали к временной переправе через Дон. На машинах, чтобы не вызывать подозрений, были включены огни. Красноармейцы открыли огонь по охране, и тут на высокий берег реки стали выползать еще 16 советских танков, замаскировавшихся в густых зарослях кустарника. Место, выбранное для засады, было тем самым, с которого германские танкисты 2 августа впервые увидели Сталинград.

Несколько «тридцатьчетверок» немцы сумели подбить, но в целом дерзкий план Филиппова удался. Оборонявшие мост отступили, не успев его взорвать. По мосту пошли советские танки. Вскоре подоспела русская пехота, другие моторизованные и танковые соединения. Атаки поддержали огнем артиллерия и минометы с высот на противоположном берегу. К полудню красноармейцы ворвались в город. В Калаче началась паника. Несколько тяжелых орудий, имевшихся в распоряжении сводного батальона, огонь так и не открыли. Очевидно, не было снарядов… Взорвав ремонтные мастерские, немцы погрузились в машины и спешно покинули Калач. Они двинулись в Сталинград, к своим частям. Теперь ничто не препятствовало соединению 4-го и 26-го танковых корпусов, наступавших на северном фланге, и 4-го механизированного корпуса Вольского, шедшего с юга.

Ориентируясь на зеленые сигнальные ракеты, передовые части русских соединений встретились в открытой степи около Советского. Позже эта сцена с радостными объятиями была еще раз воспроизведена перед объективами фото– и кинокамер. На кадрах военной хроники танкисты и пехотинцы празднуют успех, угощая друг друга водкой и колбасой. Так ли это было на самом деле?..

В расположении немецких войск стремительно распространилась новость: «Мы окружены!»[612] В воскресенье 22 ноября протестанты отмечали день поминовения усопших. «В 1942 году Totensonntag[613] мрачное, – писал домой Курт Ребер, капеллан 16-й танковой дивизии, выполнявший и обязанности врача. – Тревога, страх и ужас…»[614] Впрочем, не все, узнав об окружении, поняли, чем это для них чревато. Прошлой зимой такое тоже случалось, но они всегда прорывались. И только те офицеры, кто был хорошо проинформирован, знали, что свежих резервов, которые смогут быстро прийти на помощь, на их фронте просто нет. «Мы наконец осознали, какая над нами нависла угроза, – вспоминал впоследствии Фрейтаг-Лорингховен. – Армия оказалась отрезана от своих в глубине России, на краю Азии».[615]