Читать интересную книгу Похожая на человека и удивительная - Наталия Терентьева

Итак, я – человек с хорошим высшим образованием, спокойный, умный, по здравом размышлении ухожу. Я уезжаю. Я закрыла дверь на висячий замок, постояла на крыльце. Подышала, посмотрела по сторонам. На дуб, на бочку, на небо, на первые упавшие листья… Ну как же все-таки здесь хорошо! Как хорошо… Как не хочется уезжать отсюда в суету московской жизни! Почему же им всем, сотням тысяч провинциальных девочек и мальчиков, – хочется? Потому что у них нет того, что есть у меня. И они мечтают это получить. Славу, деньги, хорошую интересную работу.

Ведь я ругаю свою работу с точки зрения вечности, с точки зрения монаха, сидящего высоко в тибетских горах и смотрящего на хорошо спрятанную от простых глаз гору Кайлас – гору бессмертных мудрецов и высшей мудрости, которая открывается не всем, а лишь посвященным. А с точки зрения обычного человека у меня – великолепная, интересная, востребованная специальность. И, главное, я в ней – востребована, да еще как. Стоит лишь открыть сейчас телефон и прочитать восемнадцать сообщений. «Лика, завтра эфир в 17.00. Тема – старые московские дворики и новые московские дворники. Надеюсь на тебя. Леня». «Лика, завтра берешь интервью у Трофима, подготовься, пойдет главной темой в декабре». «Лика…» «Лика…». Ведь я нужна? Я в чем-то даже незаменима. Что же мне еще требуется?

Отчего покойный ныне Ингмар Бергман, создав с десяток мировых шедевров, уехал на пустынный остров Форё и последние годы жизни не только ничего не снимал, но и ни с кем не разговаривал? Что-то такое понял – что делало все остальные разговоры бессмысленными? Так же как и граф Толстой в свое время, как и многие великие, всю жизнь пробивавшиеся, пробивавшиеся к самым сокровенным тайнам мироздания, самым важным. И, вероятно, пробившись, заглянув туда одним глазком, в оторопи останавливались. Что они там видели? Отчего переставали писать книги, снимать фильмы? Понимали бессмысленность наших жалких попыток понять Его Великий Замысел? Или, наоборот, может быть, понимали, что ничего великого в том замысле не было, – мы, вся наша жизнь, наши верования, – не больше, чем случайность? Получилось, как получилось. А могло все выйти и по-иному. И в мире есть только один закон, закон расширения хаоса. Он действует и в микро– и в макромире, он же руководит всеми главными событиями человеческой истории.

И никто из тех, кому мы молимся, на кого надеемся, в чье милосердие, всепонимание, всепрощение, а главное – изначальную высшую мудрость верим, и не думал заниматься нашим будущим и настоящим? Никто нигде не оберегает нас, не прощает, не поможет в случае наших маленьких, личных и тем более уж всемирных, глобальных катастроф. Мы, случайные, неразумные, можем надеяться только на себя, но мы не в силах управлять своим чудовищным пятимиллиардным сообществом, пожирающим самоё себя за хвост и беспорядочно двигающиеся конечности…

Ведь воистину: многие знания – многие печали. И блаженны нищие духом. Им на самом деле хорошо, ведь они ничего не понимают. Так, как хорошо было и Адаму и Еве в раю. Это и был рай – отсутствие знания. Для чего же мы были созданы? Для счастья? А в чем оно состояло? В неведении и ничегонеделании? И, пытаясь найти потерянный рай, мы ищем лишь забвения и потери разума? Как страшно замыкается круг…

Нет, все-таки так не может быть. Отчего же рассердился Создатель, когда те, кого он создал, вкусили от древа познания, от древа добра и зла? И не странно ли, что познание приравнивается к умению отличить добро от зла? Выходит, первоначальное, самое главное знание о мире, самое тайное и важное для Создателя – это не распределительный закон умножения, не законы квантовой механики и не расшифрованный геном человека. Самое главное – это то, что в мире есть добро и зло. Это и есть суть познания.

И Он не хотел, чтобы мы отличали добро от зла? Так для чего же Он тогда нас создал? Чтобы мы были нагими, но не знали этого, бегали, плодились в райском саду и радовались, как милые, веселые, бессмысленные щенки или котята? Он нас создал для своей забавы? Или Он нас создал для того, чтобы мы жили, грелись на солнышке и были счастливы, не зная, кто мы и что мы? А разве не к этому стремится большинство из нас – как можно больше греться на солнышке, слаще есть, мягче спать и как можно меньше знать…

Глава 43

Я захватила с собой несколько сказок Климова. Те, от которых он пренебрежительно отмахнулся: «Публиковать? Да ты что! А смысл? Столько хлопот…»

Сказал или подумал, уже не помню. Но мне они очень понравились. Знакомый издатель, которому я их показала, правда, с некоторым сомнением переспросил меня об авторе и его желании публиковать сказки. Но не могла же я сказать, что это я написала и просто взяла мужской псевдоним. Хотя…

Уже выходя из издательства, оставив там на свой страх и риск сказки и рисунки к ним, я запоздало подумала, что не надо было до поры до времени говорить, что это не мои произведения. И опубликовать было бы легче, если бы я принесла от себя. Сначала ты работаешь на свою славу или авторитет, а потом они работают на тебя и еще и бегут впереди, как вышколенные слуги, везде двери приоткрывают, пыль со стульев смахивают. У меня особой славы нет, но известностью человека, хорошо пишущего, я успела обзавестись. И мне вряд ли откажут, а вот новичку в литературе, особенно если этому новичку около пятидесяти лет…

Но я волновалась напрасно. Сказки Климова взяли, включили в план следующего года, очень радовались рисункам – ведь не надо платить художнику, который или рисует средне – как правило, это штатные художники в издательстве, или слишком много денег просит, если это свободный и мало-мальски талантливый человек.

Не знаю, нуждается ли Климов в деньгах, – ведь не по этой же причине он поехал куда-то работать? А почему, собственно, и нет? Не знаю, очень ли обрадуется, увидев свои сказки изданными. Не знаю, ничего о нем не знаю. Кроме того, что знаю… всё. То есть всё чувствую. Чувствую, что ему плохо, хорошо, неинтересно, очень любопытно и так далее. Вернее, чувствовала – в те два с половиной дня. Или это были три с половиной дня? Когда я потеряла счет времени, выпала из жизни, провела все эти дни в каком-то ином пространстве, наполненном другими звуками, иными чувствами, совершенно новыми – не забытыми, нет! – новыми ощущениями… Так ведь может быть? Так бывает?

Да, так бывает, бывает с каждым, хотя бы раз в жизни. Странно, как будто мы на что-то запрограммированы. Да не как будто – а так и есть, скажет мне любой биолог. Беременность – сорок одна неделя, раньше десяти лет и позже пятидесяти пяти не родить, дольше ста двадцати не прожить, а если по-хорошему, то больше восьмидесяти лет в полном здравии и рассудке практически никому не удается оставаться. Почему? Почему у нас есть «ген смерти», запускающий в определенный момент механизм старения? Чтобы освобождать место другим, это ясно. Распространение белковой плесени – наверно, таковы мы были бы с точки зрения Земли, если бы она умела думать, как мы, в подобных категориях – не предусмотрено в неограниченном количестве. И так она, агрессивная плесень, расползается, расползается, постепенно готовясь уничтожить и Землю, и саму себя. Или хотя бы себя.

Вот ведь удивительно. Если человечество пойдет не тем путем, то уничтожать его никому не придется. Всевышнему не придется нарушать обещание, данное им когда-то христианской половине человечества – больше человечество с лица Земли не стирать, несмотря ни на что (ведь именно так сказано в Ветхом Завете, древнейшем историческом источнике, дошедшем до нас). Оно сотрет себя само, освободит место для иных людей. Или не людей. Муравьев, например. Или пыли. Кто-то бы меня сейчас поправил – «разумной пыли». А кто доказал, что пыль, живущая в моем доме, – неразумная? Она хитроумна, ловка, изобретательна, крайне живуча. И что есть разум? Способность осознать самоё себя? Способность к анализу, к логическим умозаключениям? Тогда примерно у половины живущих на Земле homo sapiens sapiens разума точно нет.

Да, а я еще сетую временами на одиночество. Ну кто из мужчин выдержит рядом с собой особу, отягощенную такими мыслями? Кто, кроме Климова… А для Климова я оказалась недостаточно красива. Попрошу издателя сделать благодарственную надпись – как любят делать американцы в начале своих книг: «Благодарю свою маму, а также жену, папу, друга Фреда, Роберта, Исидору из Иллинойса, доктора Джеймса Д. Кука, патера Брауна за его воскресные проповеди, на которых он открыл мне глаза, а также моих драгоценных детей Ники, Вики и Тома за то, что они есть».

Я злая? Нет. Просто века страданий, размышлений, рефлексии, стоящие за спиной моих предков, позволяют чуть свысока смотреть на наивных американцев – в чем-то малышей с точки зрения человека, который родился и умрет на среднерусской равнине.

А я сделаю, вернее, попрошу издателя сделать такую надпись на книжке Климова: «Особе, оказавшейся недостаточно красивой, но очень умной и энергичной, а также остроумной и острословной, с благодарностью, Климов».