Читать интересную книгу В Петербурге летом жить можно… - Николай Крыщук

Я бродил по городу. Спасибо вам. Ваш гуманный ритуал излечил меня от жизни.

Я плавал гусем обыкновенным в городском зоопарке, и милый ребенок протягивал мне печенье. У гусей мохнатые и злые морды. Я был гусем.

Я озирал мир коленей и икр – он бездуховен и тороплив. Я щипал воздух и хмурился.

Окна ваших радостей были приветливо открыты. Из них несло шкварками и детским одиночеством. Свекровь кусала плечо невестки за то, что та использовала доску из-под мяса для нарезания лука. Пустая претензия, я – кулинар. Веки невестки были посыпаны укропом и пьяными поцелуями.

В этот час наш посол встретился с японским послом и имел беседу по интересующим их и нас вопросам.

Молодые березы шумели, тоскуя по горячим спинам.

Нет печальнее куска мяса, безнадежно застрявшего в зубах. Он подобен мечте о романтической возлюбленной, у которой ноги оцарапаны о шиповник.

Мне не хватало «раковых шеек». Я любил их в детстве.

Еще я любил мокрые крыши и запах керосина. Мне их не хватало. Ваш мир слишком совершенен.

Спасибо. Вы излечили меня от вашей жизни. Как благородное животное я оставляю вам в благодарность бесценный совет: бойтесь сквозняков. От них происходят простуды и одиночество. Бойтесь сквозняков, особенно весной – и вы будете счастливы.

Если бы вы знали, как я люблю вас. Я целую вас через марлю, чтобы не заразить своей любовью. Вот мои ключики от луноходов, танков и скорой помощи. Отдайте их своим детям. В них нет ни капли моего свободомыслия. На крайний случай промойте их в хлорке.

Запейте лимонадом предсмертный абсурд Карениной. Я люблю вас. Если бы вы знали, как я вас люблю.

Передайте это яблоко моему сыну.

Часть вторая

1

Осень

И захотел я вместе с лесом отойти на зиму. Исчезнуть вслед за последними грибами или по первому снегу. Никакого приготовления и усилия. Уйду, и всё.

Так я и засыпал – крепко, надолго, ни с кем не попрощавшись. Печка остывала вместе со мной. Казалось еще, что в кухне ходит кошка. Но кошек в доме не было.

А потом – небо. Я бежал по нему, и за мной – волчьи глаза. От страха я вновь заснул. Оглянулся – волчья стая поредела. Да и равнина стала чуть светлее. Побегу к той пасмурной деревушке, что развернулась на горизонте. К вспухшим ее, серо-лунным деревцам.

– Весна волков косит, – голос соседа за окном был раздражающ, как пробуждение посуды. Он прочищал дорогу от крыльца.

Шел снег, бесшумней и огромней, чем лапы зверя.

2

Осень

В осеннем лесу. Все время кто-то идет следом, забегает вперед, подсматривает. Ты – на негласном досмотре. Или как задержавшийся в чужой жизни гость, о котором забыли. Лес шевелится, трется о землю, чавкает и хрустит. Солнце сквозь сосны прокалывает глаза.

Глаза и уши предательствуют. Тропинки лукавят. Пропадаю.

Хватаю голубику, кидаю в рот, поспешно давлю зубами и на мгновенье оказываюсь в безопасном мире доверчивого осязания. Отравленные ягоды как-то не приходят на ум.

Мне бы уйти из жизни. На зиму. Как лесу. Почему ему дозволена передышка, а мне нет?

Руки мои уже в прохладной воде, тело легкое, небо горчит синевой. Мне не больно. Ах, главное, мне не больно!

Вдруг черный пудель вырастает на поляне. Он отскакивает от меня, убегает метров на двадцать и, запрокинувшись в небо, начинает завывать. Хоть бы ты залаял, бес, кинулся на меня – воет. Что же на лес не воешь? И почему мне вдруг стало страшно?..

3

Осень

двадцать восьмое

Короток твой дар, милая. Легок и короток, как присловье.

Угорелым клубком проносится перекати-поле в надежде уцепиться за горизонт. Жаждешь любви, но уже хочется спать. Хочется спать, но сны уснуть не дают. Камень обнимает тебя оставшимся от солнца теплом, но ты бежишь его объятий. Вот уже и он снится, и легкое сожаление пощипывает глаза. Однако запутавшаяся в тебе птичка так нежна и испугана, что хочется ее удержать, слегка прижав пальцами поющее горло.

Опадает в ванной теплая пена. Хорошо качаться на ней и задремывать взгляду. От этого кружится голова. Ушедшее приобретает форму несбывшейся вероятности.

Внезапно вспоминается друг, шептавший вчера в лифте: «Мне наплевать на всех твоих любовников». – «Мы старимся, Левушка. Что это ты, Лева?»

Молодость в женщине равна утоленному тщеславию. Уже было отлетевшая, она в этот миг возвращается к тебе, как ни странно. Глаза вновь зацветают теплой обманной зеленью. Еще можно не только окрашивать собой других, но и влюблять, и мучить.

Мое лицо уплывает вкось вместе с пеленой проснувшейся надежды, и вновь появляется, и вновь уплывает.

Прошедшего было так много. Оно для воспоминаний. Настоящее клубится воспоминаниями. Иногда его совсем за ними не видно.

суббота

четвертое

Вчера с любимой залетели в Форт Росс. У нее начали мелькать криминальные мысли – муж и дочка ежесекундно гибли в автокатастрофе, освобождая путь нашему счастью. Решил увезти ее подальше от этого греха.

Жена коменданта играла нам нечто на фортепьяно, привезенном из России. Индейцы кружили дружелюбно, угощая наркотическими травами. В убежище ни те, ни другие не отказали. Оказывается, там тоже понимают.

Я расслабился от калифорнийского воздуха и ржаной водки, не разглядев высокую драму, которая разыгралась в душе индейского вождя. Пространство справа на постели дышало духами и испариной, но самой любимой не было.

К рассвету уже сколотил отряд из алеутов. Вождя индейского пришлось убить, высвободив милую из еще не закоченевших объятий. Она страшно радовалась, неизвестно чему.

Под прикрытием верных алеутов мы подались к испанцам. И сразу, конечно, к Конче. Дочь губернатора встретила нас в привычном уже монашеском одеянии. Поплакала, вспомнив безвременно ушедшего жениха.

Батюшка ее предоставил нам в пожизненное владение виллу на берегу океана. Виноград тут же стали отжимать, розы срезать для веранды. Всех недоумевающих родственников вызвали телеграммой на следующие выходные отдохнуть и поправиться. Потом общие дети пошли. Патефон откуда-то появился.

Жаль только, любимая вчера мне так и не позвонила. Я делил свою удачу с белой ночью, которая тоже, впрочем, была великолепна.

4

Осень

двадцать восьмое

Жена опять насекомо мельтешила изящными приученными ручками – перебирала прачечные бирки на белье. А мне казалось, вскарабкивалась по осыпающемуся холмику и как будто даже вздыхала, взойкивала, предчувствуя вид морского горизонта. Но неизменно брюшком кверху скатывалась в глубь морщинки, весело переворачивалась и, умыв сухой рукой лицо, начинала заново. Ни разу мне не удалось уловить в ее движениях даже намека на отчаяние. Напротив, ее насекомая грация становилась еще вдохновеннее, как будто приглашала и меня бросить постыдно серьезную сигарету и присоединиться к ее иллюзиону.

Ее призвание – жить на ходу. Она опускала в огромный карман передника телефон и, разговаривая с кем-то на своем насекомом наречии, шуршала веником по квартире, напевала, прикрыв трубку, заглядывала в зеркало, убавляла газ, опускала в мои волосы поцелуй, который еще долго шевелился там, устраивался и приживался.

Иногда, когда я забываю о ней и отлучки мои затягиваются на срок, непостижимый для ее сознания, так что успевают взойти и умереть страсть, нетерпение, ласка, укор и мысли о самоубийстве, меня встречает то бессильное отчаяние, которое столько раз я пытаюсь безуспешно подсмотреть. Ее звери спят в полиэтиленовых мешках, штопор сигаретного дымка, невывинченный, торчит над пепельницей, а ржавый подтек под краном обведен химическим карандашом. Сама же она засушенно выглядывает из своего детского халатика, словно спрашивает: или ты нашел прекраснее меня?

Стоит мне вернуться и снова поселиться в ее жизни, как она тут же забывает обо мне, будто я пейзаж.

Иногда она подходит ко мне с книжкой и показывает на домик с лиловым окошком или на дореровского Дон Кихота с тазом на голове, ерошит волосы и спрашивает:

– Ну? Что?

А после моего недоуменного молчания хохочет:

– Неужели не помнишь? Все забыл! Все!

5

Осень

Она вылетела на него в «летучей мыши» из тумана, погнав туман дымными сугробами в переулки. На миг стало ярче. Сквозь темный румянец на ее щеках просвечивали желтые зернышки шиповника.

«Возраст», – отметил он про себя, прежде чем узнал ее. Потом узнал. Потом огорчился своей безличной проницательности. Потом сказал:

– Привет.

– Прикивикет! – ответила она, начисто отменяя возможность значительного разговора, который сопутствует иногда неожиданным встречам.

– Как-то мы преждевременно с тобой встретились, – тем не менее сказал он. Она по-птичьи увернулась от этой фразы, взяв его под руку.

– «Зернышки шиповника, сказал он, напевая», – пропел он.

– Ти-ли, ули, ду-ки, у-кет, – ответила она. – И-кор, пас-ки, па-ри-вер-сон.

К своему ужасу, он снова все понял. И она это поняла. Но короткого замыкания не произошло. И она это поняла.