class="p1">– Хорошо.
Я изменилась. Но как бы они это поняли? Что прочитали бы в моем лице? Что мои родители были расистами, и я теперь жила с этим знанием? Что чистота и порядок – это, конечно, приятно, но любить, проявлять любовь и чувствовать ее в ответ важнее домашнего благоустройства? Что взрослые не всегда бывают правы и могут чего-то не понимать и совершать столько же ошибок, сколько и дети? И что когда люди оступаются, они все равно заслуживают нашей любви и заботы? Что я слушала потрясающую музыку, созданную самыми разными людьми? Что секс – это не то, чего стоит стыдиться и всячески скрывать, и что некоторые люди находят для себя такие решения, о которых я раньше и помыслить не могла (открытый брак!), но это не делает их извращенцами? Что я узнала, как приятно носить бикини и чувствовать воздух и воду на своей коже? Или что это нормально – думать о пенисах, глядя на огурец (или кабачок), и понимать, что я не страдаю сексоголизмом?
– Если кто-нибудь спросит тебя о фотографии в газете, скажи, что ты работала летней няней у Иззи Коун и просто случайно попала в кадр.
– Хорошо.
– Если спросят, как ты оказалась в этом районе, скажи, что доктор Коун искал редкую пластинку, которая продавалась только там.
– Хорошо. – Я не думала, что кто-то, кроме моей мамы, стал бы спрашивать, как я оказалась в этом районе, хотя не исключала, что кто-то мог спросить, как я попала на фотографию. Подпись под снимком гласила, что Джимми и Шеба были в городе «проездом», и что им понравился Балтимор, и в частности «Ночной Экспресс: Самый большой магазин пластинок в Америке». Кроме них и Гэбриэла, никто на фотографии не был назван по имени, хотя в заметке упомянули пару пластинок из тех, что купили Джимми и Шеба.
– У тебя есть колготки без стрелок?
– У меня есть одна новая пара цвета загара. – Колготки лежали в белом пластиковом футляре в форме яйца, в котором их продавали.
– Хорошо. Когда будешь снимать, аккуратно сложи их обратно в футляр.
– Хорошо. – В шестом классе я попала на день рождения с ночевкой, и именинница забрала все пластмассовые яйца из-под колготок своей матери и раздала их нам, чтобы их пустые половинки можно было сунуть под наши ночнушки как искусственные груди. Одна сторона яйца-футляра была слегка заостренной, а другая – скругленной, и мы обменивались их половинками, пока каждая из нас не собрала подходящую пару.
– И, может быть, шляпу.
– Мама. На дворе 1975 год. Шляпы носят только восьмидесятилетние старушки.
Маму мои слова не убедили.
– Нам нужно восстанавливать твою репутацию.
– Ты никогда не надевала шляпу в церковь. Моя единственная шляпа – это та розовая, которую подарила мне бабушка, и я не носила ее нигде, кроме Айдахо.
Мама уставилась в потолок, словно взвешивая все «за» и «против».
– Ладно. Тогда колготки. Без стрелок! – Уходя, она закрыла за собой дверь.
Дети в воскресной школе вели себя так, словно не видели меня несколько месяцев, хотя я пропустила всего одну неделю, когда уезжала на пляж. Все они были хорошими и веселыми, но я ужасно скучала по Иззи и предпочла бы совсем не видеть никаких детей, если я не могла видеть ее.
Мистер Фордж, руководитель хора, тоже был рад меня видеть.
– Мэри Джейн! Ты у нас, значит, встречалась с Джимми и Шебой!
– Да. – Я безуспешно попыталась вспомнить, как просила меня отвечать мама.
– Ты случайно оказалась в том магазине? – спросила миссис Клокшир. Это была дама, круглая, с какой стороны на нее ни взгляни. Даже ее раскрытая ладонь выглядела как идеальный круг.
– Да. С Иззи. Той девочкой, которую я нянчила все лето. – Мое лицо горело, а сердце болело. Меня мучительно тянуло назад, к Коунам.
Меня окружили другие участники хора. Я почувствовала себя лисой в окружении стаи охотничьих собак, но никто не сказал ни слова об одежде, в которой я была на фотографии. Или о районе, в котором находился «Ночной Экспресс». Или даже о том, что Джимми наклонился к моему уху. Все просто восторгались тем фактом, что я познакомилась с Шебой и Джимми.
Перед началом службы я направилась прямиком в первый ряд мест для хора, как и велела моя мама. Я бросила взгляд на скамьи и увидела своих родителей. Отец смотрел в пространство перед собой. Мама смотрела на меня, как на условно-досрочно освобожденную преступницу, которая грозилась пуститься в бега. Я выдавила слабую полуулыбку. Она не улыбнулась в ответ.
Хор встал, готовясь к исполнению первой песни. Я начала петь совсем тихо, но постепенно позволила себе увлечься. Мистер Фордж каждую неделю включал в репертуар хора одну современную песню, и в это воскресенье он выбрал «Представь» Джона Леннона[46]. Мистер Фордж, конечно, изменил слова, и вместо «представь, что рая нет» мы пели «представь, что рядом рай». А строчку «нет религий» он заменил на строчку «нет войны».
Когда песня закончилась, я обвела взглядом собравшихся. По выражению лиц большинства прихожан я поняла, что им понравилась песня и то, как мы ее спели. Мой отец по-прежнему смотрел в пустоту. Мамино лицо не выражало ничего. Видимо, моя фотография в газете настолько травмировала ее, что даже посещение церкви сегодня тяготило ее.
Я перевела взгляд дальше и чуть не обомлела. В заднем ряду сидели Джимми, Шеба и Иззи. Иззи, похоже, стояла на скамье, чтобы лучше видеть. Шеба улыбалась так широко, что сложно было увидеть что-то еще за этой белоснежной улыбкой. Она нацепила черный парик до плеч, с челкой, и очки в роговой оправе, похожие на те, что носила наша школьная библиотекарша. Джимми был в бейсболке, очках, и рубашке с галстуком – и то, и другое, очевидно, принадлежало доктору Коуну. Только раз я видела, чтобы Джимми прятал свою волосатую грудь под одеждой – когда мы ходили ужинать в «Морган Миллард».
Я не помахала в ответ, так как не хотела привлекать к ним внимание, но Иззи махала мне рукой так отчаянно, что Шебе пришлось усадить ее к себе на колени. Я подмигнула. Я улыбнулась. Я моргнула. А потом я перевела взгляд на маму, которая повернулась на скамье и пыталась высмотреть, что привлекло мое внимание. Я почти не сомневалась, что она не сможет их разглядеть сквозь море голов, но если бы она узнала хотя бы Иззи, то наверняка поняла бы, что рядом с ней сидят Джимми и Шеба.
Я спела оставшиеся