Маргарет в нем нашла, зато сейчас поняла – разглядела в нем мягкость, обещание нежности.
Когда он с ней поравнялся, Доми вышла из машины.
Окликнула: Итан! – и он обернулся, вздрогнул. Опешил. Вгляделся в ее лицо, ища знакомые черты.
Я Доми, сказала она и сразу поняла: узнал. Я приехала из-за Маргарет, продолжала она и, не дав ему вставить хоть слово, добавила: и из-за Чижа.
В тот понедельник он вернулся с работы в пустую квартиру – и у него сердце замерло. Ну вот, свершилось, подумал он с ужасом, Чижа все-таки забрали, несмотря ни на что. Ной, звал он, включая всюду свет – в гостиной, в спальне, кружа по квартире, словно не ребенка ищет, а забытые ключи. И далеко не сразу увидел на столе записку, рисунок, клочок бумаги со словом «Нью-Йорк». Даже через столько лет он узнал ее почерк – быстрый, летящий, уверенный – и все понял.
О том, чтобы позвонить в полицию, и речи быть не могло: как только начнут искать, сразу обнаружат связь с Маргарет, станут копаться в ее досье, радуясь, что нашли повод, и заведут досье и на Чижа. Можно поехать в Нью-Йорк, но что дальше? Оставалось только ждать. Если Чиж найдет Маргарет, уверял он себя, они выйдут на связь. Он не позволял себе думать: а если нет?
Во вторник с утра он позвонил в школу и сказал, что Чиж заболел; отпросился с работы, тоже сказавшись больным. Если Чиж вернется, он будет ждать дома. Весь день он ходил взад-вперед по квартире, брал с полок словари, ставил на место. Снова и снова разглядывал рисунок Маргарет: кошки, дверца. Что увидел в нем Чиж? Про обед он начисто забыл. Где сейчас Чиж? Нашел он Маргарет? А если нет?.. В ту ночь ему привиделось в полусне, будто он в своей старой квартире с Маргарет и Кризис еще не утих. Утром он проснулся один, осовелый, разбитый, на двухэтажной кровати, где место Чижа пустовало, и опять позвонил в школу и на работу, сказал, что оба еще болеют. Обессилевший, он то и дело задремывал; несколько раз ему чудился голос Чижа, но никого рядом не было.
В пятницу он пошел на работу: все отгулы он уже истратил. В библиотеке машинально обходил с тележкой ряд за рядом, аккуратно расставляя по местам книги. Его смена закончилась, а он уходить не спешил, не хотел возвращаться в пустую квартиру. Отправился в юго-западный сектор уровня Д, стал рыться на полках и наконец нашел: тонкая книжица, на обложке нарисованы кошка и мальчик, чем-то похожий на Чижа.
Оказалось, эта версия сказки отличается от версии Маргарет. Здесь семья не могла прокормить всех детей, и мальчика отдали в учение к монахам, и дом был не дом, а храм. Наверное, Маргарет что-то забыла или нарочно изменила. Или, думал он, просто есть разные варианты сказки. Что такого увидели в ней Маргарет и Чиж, а он – нет? До закрытия библиотеки снова и снова перечитывал он сказку, ища в ней ключ к разгадке, ответ, где искать родных. Но книга ни о чем ему не говорила.
Эти мысли не отпускали его в темноте по дороге домой. Какой бы ни таился там смысл, он не в словах, а в чем-то другом, – и тут из машины вышла Доми, окликнула его.
Глухой ночью они поехали обратно через Коннектикут: поток машин на дороге иссяк, все сидели по домам, за задернутыми шторами. Кое-где уже гасли фонари, а машина Доми скользила по шоссе как по маслу. Они летели сквозь тьму в пузырьке света от фар, и зачастую на многие мили им не попадалось ни одной встречной машины. Мир будто опустел, обезлюдел. Итан молчал, и Доми, чтобы не сидеть в тишине, болтала без умолку. Все самое важное она ему уже успела выложить: и про Чижа, и про дом, и про план, и куда они едут. Покончив с самым срочным, Доми невольно возвращалась к мелочам. Как выглядела Маргарет, когда они увиделись спустя столько лет. По всему было видно, говорила Доми, что ей счастливо с тобой жилось. По глазам можно было прочесть, как жаль ей все это терять.
Она рассказала Итану как можно подробнее про все: про записные книжки Маргарет, про ее скитания из семьи в семью, и картина вставала у него перед глазами – карта странствий, испещренная следами, точно стежками, словно она пыталась сшить что-то разорванное в клочья.
Слышал бы ты, повторяла Доми, видел бы ты… ее голос будто…
Доми махнула рукой, и машину слегка вынесло за желтую линию разметки.
Ее голос будто струился из воздуха. Отовсюду. И люди стояли, слушали. Смотрю в окно и вижу: стоят. Как истуканы. Всех она обратила в камень.
С той лишь разницей, подумала Доми – но вслух не сказала, не могла себя заставить, – с той лишь разницей, что некоторые из этих каменных изваяний плакали. Маргарет держала это в уме, даже когда засуетилась полиция, отыскала приемники и растоптала, даже когда разогнали толпу, даже когда из окна стал виден лишь пустой тротуар с обрывками проводов и осколками пластика. А те, кто здесь стоял только что, смахнули слезы и вернулись к привычной жизни, но слезы было не отменить – и Доми уверяла себя, что это важно, что это многое значит.
Но Итану этого говорить не стала, а сказала: славный он мальчик, Чиж. Хороший паренек.
И, помолчав, добавила: так похож на нее, на вас обоих.
Так и есть, отозвался Итан, и оба снова замолчали, а за окном неслась навстречу подсвеченная фарами дорога.
Было как в Помпеях, скажет потом очевидец. Все просто застыли на месте. Стоишь, а этот голос льется на тебя лавой, неся и гибель, и вечность.
Другая свидетельница запомнит эти минуты на всю жизнь, а спустя годы, когда поведет дочь в Музей естествознания, остановится перед диорамами, где звери совсем как живые, просто замерли на миг, словно воры в луче фонарика, и стоит отвернуться, как тут же бросятся врассыпную. И, глядя на диораму – лев в засаде, рядом пасется стадо антилоп, в тени маячат шакалы, нарисованное небо над саванной в медовой дымке, и все, хищники и жертвы, пригвождены к месту неведомой силой, – она вдруг вспомнит тот вечер, вспомнит, как на закате тот голос воззвал ко всем, кто был рядом, вспомнит чувство единения с незнакомыми людьми. Ей вспомнится человек, что сидел на скамейке напротив, – хмурый, с проседью, в мешковатой спецовке, ботинки прохудились, из прорех проглядывали серые носки; он посмотрел ей в