Засиделась слишком долго.
И тут они обрушиваются на нее, словно воронье, осеняя черными крылами, не давая вздохнуть, – все бессчетные ошибки материнства. Все случаи, когда она причиняла боль тому, кого всей душой стремилась оберегать. Однажды она посадила Чижа к себе на плечи, и он ударился головой о дверную притолоку, и на лбу у него расцвел кровоподтек цвета сливы. В другой раз она дала ему чашку с едва заметной трещинкой и он чуть не проглотил осколок. Мысленный список грехов бесконечен и неизгладим, каждое воспоминание запускает в нее когти, гнетет, норовит пригвоздить к месту. Однажды она кольнула его иголкой, когда вытаскивала занозу, и из пальца у него выступила алая капля крови. Как-то раз она на него накричала, когда он раскапризничался, и оставила одного в слезах. Из-за строчки в ее стихах он оказался в опасности, потом она его надолго покинула и теперь снова покидает. Поймет ли он когда-нибудь? Сквозь распростертые крылья мрака она смотрит на записные книжки, разбросанные на столе. Целый ворох, а в них истории людей, воспоминания и сожаления, ошибки и любовь – все, что они хотели бы сказать детям, потерянным, быть может, навсегда. Возможно, думает Маргарет, в этом и есть суть жизни: бесконечный список прегрешений не уравновешивает список радостей, они просто накладываются друг на друга, перемешиваются, сливаются, из этой мозаики и состоит человек, семья, жизнь. Вот какой урок усвоит Чиж: мама тоже может ошибаться. Как все люди.
Закрыв блокнот, что лежит перед ней, Маргарет откладывает его в сторону, к остальным. Есть лишь один способ унести эти истории с собой, и, чиркнув спичкой, она поджигает стопку.
А затем, пока есть минута, пока они еще не здесь, хоть и близко, она начинает еще один рассказ, последний. Покаяние, признание в любви. Рассказ не записанный, потому что она его помнит наизусть. Закрыв глаза, она произносит:
Чиж, почему я рассказывала тебе так много историй? Чтобы мир стал для тебя понятней. Осмысленней. Чтобы все в мире наделить смыслом.
Когда ты родился, папа хотел дать тебе мою фамилию. Мяо, «саженец». Ему нравилось думать, что ты наш росток. Но я выбрала для тебя его фамилию, Гарднер. От английского слова «садовник». Я хотела, чтобы не только тебя растили, но и сам ты что-то выращивал. Был бы хозяином своей жизни, вкладывал силы в будущее, тянулся к свету.
Но есть и другая версия происхождения твоей фамилии. Gar – «оружие», dyn – «тревога». Тот, кто, услышав сигнал тревоги, выходит с оружием. Воин-защитник, стоящий на страже всего, что ему дорого. Тогда я этой версии еще не знала. Но теперь я рада, что в тебе уживаются два начала. Тот, кто заботится о будущем, и тот, кто оберегает настоящее.
Сколько еще историй я не успела тебе рассказать! Придется тебе их узнавать от других – от папы, от друзей. От добрых людей, что встретятся на пути. От всех, кто помнит.
Но, по большому счету, все эти истории в чем-то схожи. Жил-был мальчик. Жила-была мама. Жил-был мальчик, и мама его очень любила.
Когда она замолкает? Как заставить себя прервать рассказ о том, кого любишь? Снова и снова перебираешь дорогие воспоминания, согреваешь их своим теплом, затираешь до дыр. Смакуешь каждую мелочь, затверживаешь их наизусть, хоть они давно вошли в твою плоть и кровь. Разве кто-то из нас может сказать, вспоминая лицо ушедшего близкого: да, я на тебя вдоволь насмотрелся, я тебя достаточно любил, нам с тобой хватило времени, всего хватило?
Занеся ноутбук над головой, Маргарет с размаху разбивает его об пол и в ту же секунду слышит, как за спиной открывается дверь.
Когда Чиж и Сэди просыпаются, солнце уже встало. Спросонья не узнают место, но тут же вспоминают: хижина, план Маргарет. За окном деревья, высокие, прямые, словно стрелы, нацеленные в небо. Оба уверены, что план Маргарет удался, что теперь благодаря ей все стало иначе, что скоро она приедет с Герцогиней и они увезут их в преображенный город, где все так, как должно быть.
Да только никто не едет. Позавтракав хлопьями, они садятся на крыльцо и ждут. День пасмурный, душный, все звуки приглушены, как под толстым одеялом. То и дело им что-то слышится – шорох шин по гравию, рокот мотора. Но нет, никого.
Скоро приедут, заверяет Сэди. Просто пробки на дорогах, и все. Они уже скоро.
В хижине нет ни телефона, ни компьютера, ни интернета. Никакой связи с внешним миром. Только сейчас Чиж и Сэди осознают, насколько слабо они представляют, где находятся, – по дороге сюда они вскоре перестали обращать внимание на указатели. Тогда их не волновало, что вокруг на сорок семь акров ни души. Как в таком месте выйти к людям? В вышине над макушками деревьев темнеют и сгущаются тучи.
А вдруг никто за нами не приедет? – спрашивает Чиж. Оба задумчиво молчат. Какое-то время они здесь продержатся, здесь тепло и сухо, запас еды, что оставила им Герцогиня, можно растянуть на несколько дней или даже на неделю. А потом?
Попробуем найти соседей и от них позвонить, предлагает Сэди.
Но обоим ясно – дело это безнадежное. В какую сторону надо идти и где искать ближайшее жилье, а если удастся его найти, то кому звонить? Они прикидывают: можно по длинной гравийной дороге выйти к шоссе, а дальше двигаться вдоль него, и оно куда-нибудь да выведет – или в город, или от города, но, так или иначе, к людям. А дальше? Дальше мысль упирается в тупик. Тот, кого они встретят, ясное дело, позвонит куда следует, и их заберут, причем поодиночке. Внезапно раздается шорох, потом треск, оба замирают, но нет, никого, просто ветер качает деревья, треплет ветки. Чиж не представлял, до чего шумно в лесу.
Вдруг что-то случилось? – говорит Чиж.
Он не уточняет, но оба думают: вдруг они попались – Маргарет, или Герцогиня, или обе, – вдруг их арестовали, вдруг никто за ними уже не приедет? Или – эта мысль, еще страшнее, приходит обоим почти одновременно, но вслух они ее произнести не смеют – вдруг за ними уже едет полиция и вот-вот будет здесь? Страх мурашками бежит по коже.
Сэди качает головой, будто можно отвести беду, отказавшись в нее верить.
Этого просто не может быть, говорит она. Они осторожные, они все просчитали. Они такого не допустят.
Пойдем в дом, предлагает Чиж и встает, но Сэди не трогается с