Читать интересную книгу Проект Германия - Андрей Мартьянов

— Вижу, вы уже вполне освоились. Речь стала связной, выражение лица — осмысленным. У вас есть где ночевать?

— Сниму номер в какой-нибудь занюханной гостинице. — Я пожал плечами.

— Не боитесь?

— Я должен чего-то бояться?

— Вы никогда не слышали о La Resistance?[54]

— Местные террористы, вроде партизан?

— Можно и так считать, — отозвалась девушка. — Я просто вас предупреждаю. Чтобы вы были осторожны. Защитить вас некому. Официально в Париже больше нет оккупационной армии, нет немецких властей. Гестапо если и действует, то, как бы точнее выразиться… Словом, все теперь делают вид, будто гестапо больше не существует.

— А это так? Его в Париже больше не существует?

Она сердито дернула плечом, но ничего к сказанному не добавила.

— Я слышал, в ваших гостиницах полно насекомых, — заговорил я. — Это правда?

— Разумеется. Боитесь насекомых?

— Недолюбливаю.

— В таком случае, гостиница — не лучший выбор, — сказала девушка.

— Сейчас тепло, — заметил я. — Если мне не понравится в гостинице, я запросто могу переночевать под мостом или в парке. Для солдата это не проблема. Я скоро уезжаю в Ниццу. Мне необходимо поправить здоровье на хорошем курорте.

— В Ницце полно всякого сброда, — предупредила девушка. — Я там провела немало времени, пока была оккупация.

— А чем вы занимались во время оккупации?

— Угадайте.

И она переменила позу, положив ногу на ногу. Чертовски красивые ноги. Пожалуй, чересчур сильные. Я представил себе, как эта блондинка с ее швейцарским немецким лягается.

— Вы в Сопротивлении? — предположил я.

— Вы меня раскусили.

По ее тону нельзя было понять, серьезно она говорит или дразнит меня. Я решил принимать на веру всё ею сказанное и продолжил угадывать:

— Связная?

— Почему бы?

— Небось, быстро бегаете.

Она вздохнула:

— Я подрывник.

— Кто? — не понял я.

— Человек, который лезет на мост и устанавливает там взрывное устройство. А потом бабах!.. Представили себе?

Она скинула туфли, вскочила и легко подбежала к ограде пруда. Ограда была каменная, невысокая. Я сидел на скамейке, обостренно ощущая свою мешковатость, разбитость. Я старый башмак. А она легко бежала на носочках по краю ограды. Ни разу не покачнулась, не взмахнула руками, чтобы удержать равновесие.

Когда она вернулась, я заметил, что она даже не запыхалась.

— Видите? Я могу, как муха, пройти по любым перилам, по самому узкому карнизу. — Она низко наклонилась, обуваясь. Ткань синего платья натянулась на ее спине, обозначилась косточка у основания шеи.

— Вы гимнастка?

Она выпрямилась и покачала головой, привычным жестом убрав со щеки прядь.

— Что-нибудь знаете о русском балете?

Я задумался над тем, как преподнести ей неизбежное «нет».

— Правильнее будет сказать, что о моторах «Майбах» я знаю существенно больше.

— Ладно, — сжалилась она. — Я балерина.

— Русская балерина, — повторил я, — террористка, подрывник. Оказывается, мне везет на женщин.

— А чего вы хотели? — нахмурилась она. — Легкого романчика с податливой торговкой цветами? Вот уж кого в Париже всегда навалом. Познакомить? Только учтите, все они теперь страшные патриотки.

— И после ошеломляющей ночи любви она пырнет меня ножом, пока я голый и беспомощный, — подхватил я. — Нет уж, спасибо. Этого счастья я успешно избежал еще в сороковом.

— В сороковом? Избежали? — Моя собеседница подняла брови. — Как же вам это удалось? Мне-то казалось, что в сороковом немцы перли, как саранча, а бежали все остальные…

— Я чертовски ловкий парень, — ответил я, всем существом ощущая тяжесть своих неполных сорока. — Меня вовремя контузило, так что в Париж я не попал.

— Кстати, контузия — хорошая идея, — вдруг произнесла моя собеседница.

Я насторожился:

— Какая еще идея? Хотите завести меня за угол и, пока я голый и беспомощный, хватить по голове?

— Хватит паясничать. — Она взяла меня за руку. — Переночуете у меня. А знакомым я буду говорить, что вы после контузии. Можете время от времени головой трясти — для убедительности.

— Ведь вам это нравится? — осведомился я. — Больные мужчины?

— Особенно немцы, — охотно подтвердила она. — И особенно мертвые.

— Тогда вы нашли то, что искали, — заявил я. — Перед вами идеальный субъект. Стопроцентный немец, и при том — абсолютно мертвый.

— Для мертвого вы слишком бодро меня обихаживаете, — фыркнула она.

— Не обманывайтесь, — ответил я. — Меня убили в Сталинграде. Мой труп разложился в госпитале номер один. Кстати, как вас зовут?

— Нина.

Я пожал ей руку.

— Эрнст.

* * *

— Разве это настоящий Париж? — с презрением говорила Нина.

Мы шли по городу, почти не тронутому войной. Лично мне этого было достаточно. Но Нина брезгливо раздувала ноздри, словно от дурного запаха:

— Мертвая оболочка — не город. Я видела фотографии разрушений Петербур… Ленинграда. Варшавы…

Я тоже видел эти фотографии и не находил в них ничего достойного восхищения.

— Впрочем, вы же были в Сталинграде, — прибавила она. — Вы должны хорошо понимать, что такое город, который не сдался.

— Вы это всерьез? — не выдержал я.

— Что? — Она остановилась посреди улицы, уставилась на меня.

— Всерьез предпочли бы сидеть в подвале под бомбами, замерзать в квартире с выбитыми окнами? Голодая? Каждый раз смертельно рискуя, просто выходя за водой или в туалет?

Она пожала плечами:

— Не знаю, Эрнст. Мы ведь даже не попробовали. В сороковом году я была здесь, в Париже. По улицам расхаживали озабоченные лавочники, говорили друг другу: «Их остановят». Это про вас, — прибавила она.

— Ну, лично меня действительно остановили, — напомнил я.

— В Париже всё происходит на улице, — продолжала Нина. — Кафе, скамейки, мостовая, набережные… Чтобы понять, чем дышит город, достаточно прогуляться и прислушаться.

— И что, до войны здесь был рай на земле? Никто не умирал от голода, не страдал от безработицы?

— Я этого вовсе не утверждаю… Знаете, например, почему я не стала прима-балериной? — вдруг спросила она.

— Интриги? — брякнул я первое, что пришло на ум, вспомнив несколько кинокомедий из театральной жизни. Там неизменно фигурировали капризная прима в короне из перьев и дебютантка с умопомрачительными ногами.

Нина сморщила свой прямой носик.

— Глупости, — отрезала она. — Из-за интриг можно уволиться из одной труппы и перейти в другую. Думайте дальше.

Я честно продолжал строить предположения, одновременно с тем наблюдая одним глазом за тем, как наши силуэты скользят в витринах. Чисто вымытые витрины, небогатый, но стабильный ассортимент. Кафе, булочные, книжные магазины… Шляпы в корзине, как отрубленные головы у подножия гильотины… Искаженные стеклом изображения: Дарлан, Наполеон, Эрнст Шпеер…

Широкая улица была почти пуста. Вдали две велосипедистки, поджарые, как охотничьи собаки, узкими тенями скользили по мостовой. Ни одного автомобиля. Стук каблуков, бранчливый женский голос из раскрытого окна.

— Ну же, Эрнст, — Нина сжала мой локоть. — Ваша вторая попытка.

Я посмотрел на нее. Бледное лицо, золотистые мягкие локоны, падающие на сильную шею.

— Зачем вам эта игра, Нина? Я же всё равно не догадаюсь.

— Провожу время в ожидании, как и мы все, — ответила она. — Война — это не жизнь, собственно говоря, это череда ожиданий. От бомбежки до бомбежки. От приказа до приказа. Разве не так?

Я пожал плечами. Я уж надеялся было, что она сменит тему разговора, но она упрямо вернулась к первому вопросу:

— Ну, так вы наконец сообразили, почему я не стала звездой балета, как Анна Павлова?

Я понятия не имел о том, кто такая Анна Павлова. Настойчивость Нины вывела меня из себя:

— Не обижайтесь, Нина, но все, что мне приходит в голову, — это недостаток у вас таланта.

Она покусала губу, отвернулась:

— Уверены?

— Нет, просто у меня убогая фантазия, — признался я.

— Ладно, — сжалилась она. — Мне не хватает не столько таланта, сколько физических сил.

Я вспомнил, как она бежала на носочках по парапету.

— Разве вы не говорили, что можете пройтись по любому, самому узкому карнизу, да еще с грузом взрывчатки?

Она от души расхохоталась. На щеках у нее появились ямочки. Она похорошела от смеха и одновременно с тем поглупела: настоящая блондинка, мечта германского офицера.

— Взорвать мост гораздо проще, чем станцевать сольную партию в русском балете. А я хронически недоедаю с самого детства. Я рассказываю вам это не для того, чтобы вы меня жалели, — быстро добавила она.

— Эту способность я утратил очень давно, — утешил я Нину. — Если вообще когда-либо обладал ею.