Это действительно был Топгам. Он бежал к лодке, размахивая небольшим свертком.
Поморы выжидательно следили за англичанином.
— Рус, рус! — кричал Топгам.
Не добежав до берега, он свалился и пополз по гальке. Сверток раскрылся, из него посыпались золотые гинеи.
Алексей догадался, что «губернатор» просил взять его в лодку и предлагал за это деньги.
— Чемберс где? — грозно спросил Химков, почувствовав недоброе.
Топгам молча показал на небо и лицемерно перекрестился.
— Что? Убили, подлецы! Будь здесь, Ванюха, — схватив топор, он бросился со всех ног к избушке.
Как стог сухого сена, пылала изба, когда Алексей подбежал к ней. У порога лежал широколицый боцман с ножом в спине. Дверь была плотно заперта снаружи бревном.
Химков рванулся было к двери, но в этот момент сильный взрыв развалил избу. Совсем близко от Алексея пронеслась дымящаяся головня и упала где-то далеко за грудой камней.
Какая драма тут произошла — можно лишь было догадываться. Скорее всего, что Топгам и боцман, сговорившись подкупить поморов, обманно заперли всех остальных в избе и то ли сами подожгли ее, то ли каторжники и матросы, пытаясь выбраться, в суматохе заронили огонь. А боцман — он, верно помог чиновнику завалить дверь и был больше не нужен…
«Звери! Хуже зверей!»— в ужасе думал потрясенный Химков.
То там, то здесь по лощине дымились деревянные обломки, разбросанные взрывом; казалось, что загорелась огненным гневом холодная Грумаланская земля…
Не добежав до берега, он свалился и пополз по гальке.Под ногами Химкова, испуская едкий дым, тлел какой-то предмет. Алексей посмотрел — книга. Это были сочиненные Даниелем Дефо «Жизнь и замечательные приключения Робинзона Крузо».
Ничего не поняв в английских буквах, помор с сожалением бросил книгу и с поникшей головой пошел на берег.
— Помер губернатор-то. Как ты ушел, тут и помер, — встретил Иван отца. — Только и силы у него, видно, осталось, что сюда прибежать.
Алексей, не взглянув на труп и не говоря ни слова, принялся сталкивать лодку.
Скользнула в воду «Чайка», тихо закачалась на волне, потом развернулась и легла курсом на юг.
Памятное каменное ущелье, Моржовый берег, залив Спасения, мыс Ростислава отодвигались все дальше и дальше.
Последним исчез высокий серый крест, словно растворившись в спокойном вечернем небе.
Отходили в прошлое грязные чужие дела, задевшие мимоходом поморскую жизнь.
— Забыть надо, как сон тяжкий, — сказал Степан, когда мореходы снова оказались в своем зимовье.
Глава двадцать девятая
ПАРУС НА ГОРИЗОНТЕ
Один за другим тянулись месяцы и годы. Прошла еще одна тяжелая зима. Наступило седьмое лето. На острове, все было по-прежнему. Только Федора уж больше не было в маленькой дружной семье зимовщиков. Часто вспоминали мореходы товарища. Тяжела была для них эта потеря.
В летние дни могилу Федора всегда украшали живые цветы. Не забывал Иван своего крестного.
Втянулись в свою одинокую жизнь за это время поморы. Осилили полярную стихию.
В прошлом году Алексей с сыном еще раз побывали на Моржовом острове. Хотелось проверить, не удастся ли точнее узнать про судьбу Тимофея Старостина.
Лавируя по бухточке на «Чайке», они старались разглядеть в прозрачной воде между черными камнями еще что-нибудь из остатков лодьи или снаряжения новгородцев. Ивану удалось подцепить багром несколько моржовых голов, покрытых вековым илом. Как только их вытащили в лодку, клыки выпали из черепов. В другом месте выудили колчан со стрелами и лук. От долгого пребывания в воде и лук и стрелы пришли в полную негодность.
Иван различил глубоко на дне две секиры и длинный прямой меч. Достать их не удалось. Подняли только тяжелую, почерневшую от времени доску. Юноша попробовал резать дерево, но нож лишь царапал его темную, окаменевшую поверхность.
— Это лиственница, Иван. Тоже, не иначе, с лодьи. От воды лиственница только крепче делается, и червь ее не берет. По твердости она, ежели долго в воде пробудет, не уступит и кости. Захвати с собой, дома от скуки безделку какую вырежем.
На берегу, в гальке Алексей ухитрился найти три шахматные фигурки и круглую, слегка заостренную палочку с отверстием на одном конце — перо для бересты. И шахматы и палочка были сделаны из моржовой кости. Очистив их от налипшей грязи и вымыв в морской воде, поморы поразились тонкой, прекрасной работе. Прохаживаясь мимо невысоких береговых скал, Алексей вдруг сказал:
— Знаешь, Ванюха, забыли мы, что море-то в давние времена выше стояло и камни эти под водой были. Поди, берег-то проходил у твоей скалы, помнишь, ремнем мерил? Вот где надо старостинские следы искать!
Когда Химковы забрались на вершину Ваниной скалы, юноше сразу бросилось в глаза то, чего oн раньше не заметил: посреди площадки возвышалась груда камней, явно сложенная руками человека. То был поморский приметный знак — гурий.
Это немудреное полуразрушенное сооружение дало поморам ответ на главный, волновавший их вопрос.
Тимофей Старостин Савелий Шубин спаслись неминучей смерти 1468 год
На гладком плоском камне, лежавшем поверх гурия, славянской глаголицей было отчетливо выбито:
— Спаслись ведь, отец! — восторженно воскликнул юноша.
— Да, Иван, спаслись. Только на карте моей скалу эту теперь Старостинской перезвать придется, — Алексей с улыбкой посмотрел на сына, чье имя скала носила раньше.
— Старостинской, конечно, — горячо отозвался Ваня, — А мысок, где лодья на камнях сидела, — Шубинским…
Сегодня на Беруне стоял погожий солнечный день. Позавтракав, старший Химков со Степаном отправились на охоту. Иван остался хозяйничать дома.
Сварив обед, юноша собрался навестить свою новую любимицу, прирученную олениху Звездочку — на лбу у нее была круглая белая отметина.
Первые дни, еще во время болезни Федора, Степан привязывал к ногам оленихи деревянную колоду, чтоб не ушла далеко. Потом зимовщики убедились, что не нужна колода: Звездочка и ее теленок прижились, привыкли к своим сеням и уже никуда не отходили от зимовья. Корм олени находили сами, в соседних ягельных низинах.
Мишка стал взрослым, громадным белым медведем. Он теперь тоже уходил на охоту самостоятельно и без всякого труда промышлял нерп и тюленей. Своего молодого хозяина он по-прежнему слушался и любил. Если Иван шел куда-нибудь, медведь неизменно увязывался следом, и его нельзя было никакой силой удержать на зимовье. Степан и Алексей стали немного побаиваться медведя: уж больно сделался велик да страшен.