Тогда все говорили на эзоповом языке.
Примостившись на краю дивана, усадив рядом оскорбленного Гомбоджапа Цыренджаповича, я кивал: «Понимаю».
«Я прочту вам избранные главы».
«Может, не надо? — намекал я. — Может, оставите рукопись, и я ее прочту сам?»
«А интонация? — пугался молодой литератор. — Вы же сами меня учили, что главное — верная интонация».
Я вздыхал.
Может, я учил только плохому. Но хорошо.
Впрочем, молодые литераторы тех лет всему предпочитали эзопов язык и работу дворника.
Марк начинал читать.
Его испанские романы всегда были вычурны, эзопов язык сложен. Только Суслов мог разобрался в этом языке. По этой причине я не запомнил ни одной строки, ни одного сюжета. Просто молодой литератор Марк писал о жизни испанской глубинки — проклятый хронофаг, состоявший, вероятно, на какой-то специальной службе, руководители которой клятвенно обязались всяческими способами сокращать жизнь таких писателей, как я.
Зато Гомбоджап Цыренджапович не прощал ничего.
Он был настоящий кот. Древний, как Гильгамеш. Он видел все до края Вселенной, он скрытое видел, он все постиг. При этом Гомбоджап Цыренджапович весил семнадцать килограммов, левой лапой валил годовалого бычка, маленьким падал в кипящий борщ и вышел из него преображенным. Приглашая Гомбоджапа к обеду, Лида, моя жена, резала ливерную колбасу помельче — мало ли, вдруг Джапик подавится? Пообедав, Гомбоджап сыто выходил на балкон, ловил на десерт глупую упитанную синичку и сжирал ее всю — с лапками и с черепом.
Не троякодышащая рыба.
Обычно Гомбоджап садился рядом со мной и молча слушал романы молодых деловитых литераторов. У него был вкус. Романы из испанской глубинки ему, например, не нравились. Молодому деловитому литератору Марку он напрудил полную сумку, после чего ли гератор исчез и в нашем доме никогда не появлялся.
Зато пришел высокий, невероятно оптимистично настроенный человек.
Он широко улыбался, снимая длинное драповое пальто в рубчик и разматывая длинный пушистый шарф. Сняв пальто и размотав шарф, он мило спохватился: ой, чё это я? ведь сперва снимают башмаки! Замотав вокруг тонкой шеи пушистый шарф и застегнув на все пуговицы длинное драповое пальто, он разулся, улыбаясь еще шире, еще ослепительнее, но тут же спохватился. Ой, чё это я? ведь сперва снимают…
Не помню уж, что там надо было снимать сперва, но он все время снимал что-то не то, не в той последовательности.
Гомбоджап следил за оптимистом с интересом.
Когда оптимист объявил наконец о цели своего визита, Гомбоджап удовлетворенно улегся у моих ног. Ему было интересно, как я справлюсь с предложенной оптимистом задачей. Дело в том, что оптимист оказался искренним и коренным патриотом. (Один такой мне запомнился. С французского языка, как он утверждал, а по-моему, просто с известного гумилевского текста, он перевел «Эпос о Гильгамеше». В его варианте он начинался словами: «Ой ты гой еси, земля шумерская!») После многих раздумий оптимист, оказывается, понял, что современный русский язык гибнет от засилья германизмов.
Именно германизмов.
Поэтому следует срочно от них избавиться.
— И как вы собираетесь это сделать? — спросил я.
Оптимист с ногами залез в мое любимое кресло и улыбнулся еще ослепительнее.
Он собирается использовать сразу всех талантливых писателей и ученых мира. У него везде все схвачено. Все русские значительные литературные работы должны быть немедленно переведены на болгарский язык, потому что, в смысле германизмов, этот язык еще более или менее чист, а уже с болгарского мы все, талантливые писатели и ученые, умело переведем тексты обратно на русский, отсеяв каждый, даже самый ничтожный германизм.
Ювелирная работа!
— А тюркизмы? — забеспокоился я. — Болгарский язык обильно засорен тюркизмами. Много веков рабства, знаете ли. От германизмов очистимся, а тюркизмы занесем. Маймуна, тютюн, таван. Что с ними делать?
Оптимист счастливо рассмеялся.
Нет проблем! Со временем все болгарские литературные работы будут переведены на очищенный русский, а с него опять на болгарский.
Изящное решение!
О-хо-хо.
Хороший псевдоним для молодого литератора — Иван Обуреваемый.
Я оставался в пустом дому, жена уходила на работу.
Я перебирал старые записи. Слушал музыку. Пытался понять происходящее.
Поезд, как когда-то в 1969 году, весело уходил в будущее без меня. Меня с моим сраным «Краббеном» высадили на глухом полустанке. Даже более глухом, чем испанская глубинка.
Что делать?
Вечный вопрос русского писателя.
Как это что делать? Садиться да и писать.
Садиться да и писать новую вещь. Вот и вся штука.
Сесть и написать новую вещь. Необычную, яркую, непременно с положительным героем, чтобы самому было приятно перечитывать. В тот год в газетах как раз шли многочисленные дискуссии о положительном герое. Ну, как в свое время спорили о снежном человеке. Кто-то его (снежного человека… положительного героя…) видел, кто-то слышал, кто-то чуть ли не хватал за руку, но вот в последний момент…
Каждый день, совершенно свободный, выглядывая в окно, с тоской следя за медленным падением снега, я видел внизу соседа.
Был этот человек не стар, но крепок и явно не занят.
Не знаю зачем, но я к нему внимательно стал приглядываться.
Ведь для какой-то цели судьба вывела его под мои окна. Правда, для повести мне нужен был скорее лихой мускулистый парень, который способен был начать хорошую заваруху, из которой, в свою очередь, читатель мог бы извлечь хороший урок. Но где нынче найдешь настоящего героя? Настоящие герои встречаются реже, чем куриные зубы. Я страшно переживал, что если я прямо сейчас сяду за новую вещь, сосед непременно впрыгнет в рукопись и чего-нибудь там наделает, как наделал в свое время Серп Иванович Сказкин. И получится в итоге обычная вещь, в которой выморочный мужик окружен со всех сторон бабами-пужанками, ну, знаете, из тех вечных девственниц, что в любое время суток плотно затянуты во все свои спасательные пояса.
Утро раннее, снег.
Из-за стены раскаты Сен-Санса.
Внизу хромает сосед, нехорошо посматривает на мир из-под надвинутой низко на лоб богатой шапки.
Я не хотел вводить в повесть первого попавшегося героя, но и отвлечься от соседа почему-то никак не мог. Фамилия у него, кстати, оказалась классная — Небаранов. А звать Семен. Нет вопросов. Но почему этот Небаранов в андроповские времена гуляет по улице в рабочее время?
Надо будет спросить при случае Мишу Веллера: всегда ли характер героя определяется настроением автора?
ОТСТУПЛЕНИЕ: ПРОБЛЕМЫ ПЕРЕВОДА
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});