Первая фраза легла на бумагу. Оставалось всего ничего: написать двадцать пять листов превосходной прозы.
Но ничего невозможного я в этом не видел.
Даже заключительные слова знал.
18
«И стал он пить».
Часть V. ВОЗЬМИ МЕНЯ В КАЛЬКУТТЕ
(М.Веллер. «Технология рассказа». Опыт рецензии)
Работа над словом происходит не тогда, когда писатель садится за письменный стол — она происходит постоянно, непрерывно, как постоянно и непрерывно писатель ощущает жизнь и размышляет о ней, будь то в форме логических суждений или абстрактных художественных образов, сознательно или несознательно; слово — лишь завершающее звено в неразрывной цепи творческого процесса.
М.Веллер
ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ
Свою нобелевскую речь Миша Веллер уже сказал (см. «Рандеву со знаменитостью», Таллин, «Периодика», 1990), к тому же подкрепил ее весьма занимательным эссе «Технология рассказа». Другими словами, он, Миша Веллер — мастер, оказался не жаден: вот он написал кучу превосходных рассказов и теперь щедро делится полученными знаниями — как научиться быстро и занимательно писать превосходные рассказы.
Прекрасный жест.
Ко многому обязывает.
В отличие от Миши Веллера я пишу в основном повести.
И с воображением у меня туго: всегда пишу только о том, что вижу. Как дикующий в тундре.
Но мне тоже хочется поделиться накопленным опытом. Тем более что Миша сам вполне утверждает: «Недостаточно уметь писать, чтобы быть писателем». Значит, что-то еще уметь надо.
На свете вообще-то много такого, о чем не подозреваешь, пока не столкнешься с «таким—этаким» носом к носу. Миша Веллер, например, утверждает, что замысел рассказа возникает как следствие следующих причин:
литературного подражания,
литературного развития,
литературного отрицания,
литературного следования,
дареного сюжета,
услышанной истории,
информации о событии,
реального случая из опыта (так и сказано),
личного потрясения,
сублимации,
толчка от детали (тоже так сказано),
игры,
необычного допущения и, наконец,
мечты об идеале.
Все верно.
И все еще не все.
Но Миша прав («Технология рассказа»): писатель действительно начинает с литературного подражания.
Скажем, я в свое время был совершенно потрясен романом Витторио Росси «Океан». На русском он не издавался, я читал его в болгарском переводе. Там есть интонационные сцены, от которых у меня до сих пор бегут по коже мурашки. «О адмирал! Ты спишь в пучине на илистом дне залива Номбре де Диос, ты спишь там в своей походной койке, прикованный к чугунному ядру, и все снится тебе твой милый далекий Плимут…» Но чудовищная пучина залива в расслабленном мозгу запившего моряка (это он ведет монолог) постепенно преображается в нечто совсем простое, в нечто вроде уютной маленькой виллы с комнатками, по которым бродят тихие сумеречные тени — лежи себе с чугунным ядром, прикованным к ногам, чувствуй под собой привычную походную койку, и пусть он снится тебе, твой милый далекий Плимут. То есть мрачная морская могила воображением запившего моряка превращается в нежный и легкий символ, она уже «наше наследие, наша гордость», уже начинаешь думать, что знаменитый адмирал, упокоившийся на мрачном илистом дне залива Номбре де Диос, сам стремился всю жизнь к этому последнему прекрасному пристанищу.
Текст, насквозь пропитанный поэзией.
И алкоголем.
Литературное развитие — тоже недурной толчок.
Смело начинай там, где другие кончили. Скажем, «Анна Каренина». Разве жизнь остановилась после смерти Анны? Почему не довести судьбу окружения Анны до логического конца или хотя бы до Октябрьской революции?
Правда, нынче таким приемом никого не удивишь.
Дай волю, и Библию продолжат.
Или литературное отрицание.
«Хемингуэй переосмыслил и вывернул наизнанку „Идиота“ Достоевского, заменив добрейшего и беспомощного Мышкина боксером Коном в „Фиесте“, — пишет Миша Веллер. Интересно было бы от обратного переписать романы С.Бабаевского или В.Немцова.
Дареный сюжет.
Об этом и говорить не стоит.
Пушкин и Гоголь. «Ревизор» и «Мертвые души». Кто не слышал?
И с чужими историями тоже все понятно, хотя сам я опасаюсь чужих историй. Если уж ты пишешь историю, то по крайней мере будь активным ее участником.
Информация о случившемся.
Вот здесь есть предмет для раздумий.
Как-то в «Комсомолке» я наткнулся на потрясающий сюжет — истинный подарок для писателя, мечтающего о герое развивающемся, о герое с большой и сложной, даже как бы с уголовной судьбой.
Служили три друга на армейском узле связи.
Иван, Василий и Федор.
Нормальная служба — перловка, никакой дедовщины, марш-броски, стрельбы.
Дембель неизбежен. На гражданке Иван восстановился в институте, гульнул, отбил у одного корешка приглянувшуюся девушку, но скоро жизнь без наличных показалась ему скучноватой. Бросил институт, завербовался с женой на краболов, ходил в море. Впрочем, в жизни всегда все немного не так, как в литературе. Беременную жену списали с краболова, а сам Иван ради квартиры устроился на базу списанных атомных подлодок. Глотать бы и глотать радиоактивную пыль, но Иван вовремя спохватился. Бросил базу, сколотил кооперативчик «Живая природа», то есть арендовал старый пакгауз под выращивание шампиньонов.
Шампиньоны плохо росли.
Еще хуже их покупали.
Подумав, Иван переключился на шитье домашних меховых тапочек.
Известно, что многие нормальные люди любят ходить по квартире в тапочках. Скорняков под рукой не оказалось, стал Иван возить звериные шкурки в город Новосибирск. Путь оказался не близкий, доходы не желали расти, с женой по шли ссоры и в конце концов Иван сбежал от семьи и от кредиторов аж в Брест, тогда еще в советскую Белоруссию. Там жил Васька. Из его бывшего подразделения. Васька славился неуемностью, даже неукротимостью некоторых своих желаний. Вдвоем они создали поистине народное предприятие — извоз, шашлыки, реставрация храмов.
Известно, культура у нас широкая.
Правда, несколько перебрали с кадрами: на девятнадцать служащих оказалось у них столько же управленцев, среди них даже известный в прошлом нарколог, сам дошедший до стадии пациента.
Но деньги! Деньги!
Это ведь только так говорят, что не в деньгах счастье.
Лучше всего это понимал третий кореш по службе в армии — Федя.
Он своей армейской специальности на гражданке не изменил — работал на телеграфе. Зато изменила Феде его молодая жена. Федя от такого события впал в апатию, подолгу сидел нетрезвый дома и по собственному, унесенному со службы резервному аппарату отстукивал телеграммы во все концы бывшей империи: «А нет ли у вас там приличной работы и денежной? Погибаю, но не сдаюсь. Федя».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});