Читать интересную книгу bratia - Gradinarov

Ему казалось, он нашел нужные слова, чтобы остановить спор.

– Я думаю, – возразил Иван, – нельзя считать грехом поиск истины. Ведь, ища истину, мы ищем Бога, Степан Варфоломеевич.

– Сегодня для нас истина – найти ходовую лиственницу. И мы нашли! Еще затесей двадцать пять сделаем, и хватит леса до осени. А осенью – добавим.

От подножия горы вились дымки из балков и чумов. Плотники встали на лыжи и зигзагами пошли вниз, прочерчивая по склону причудливую линию. Они выбирали редколесье для просеки.

– С этого места, – показал Степан на пологий, без единого выступа склон, – лесины пойдут как по маслу. Здесь погоним просеку. А до нее придется на горбу таскать каждую лесину, хотя снегу на склоне по пояс, аж ивняк спрятал. Поваландаться придется вдоволь! – высказывался вслух Степан Варфоломеевич.

На следующий день Буторин собрал плотников, каюров с женами. Сидели на нартах у ближнего к балкам чума. По случаю схода зажгли костер. Потрескивали дрова, шипели угли от тающего вокруг огнища снега. Каюры в задумье курили трубки, попыхивая дымком, а жены жевали табак.

Степан подошел к костру, сдернул с головы капишон, пригладил взъерошенные волосы:

– Нас чертова дюжина. Одиннадцать мужиков и две бабы. Кашеваром я назначаю артельщика из Енисейской консистории Михаила Парфентьевича Селиванова. Как они сказали, Михаил – мастак в поварских делах. Лучше всякой бабы делает варево. Даже из топора кулеш сварит.

Сидящие засмеялись, а кашевар встал, поклонился в пояс:

– Люди честные, мил человек, Степан Варфоломеевич! Я мастак по плотницкому делу. Мне по сердцу лиственницу валить, а не уху солить. Муторное дело на всяк вкус угодить.

Старшина епархиальных плотников остановил Селиванова:

– Я с тобой, Михаил Парфентьевич, десять лет брожу по губернии. Сколько вместе кулешу съели? И эти годы ты кашеварил. А когда требовалось, прятал ложку за голенище, а в руки брал топорище. И всегда поспевал артельщиков насытить. Стало быть, рука набита. Не отнекивайся. Лучшего кашевара среди нас нет!

– Кашевара определили, а зольщиками в подмогу будут каюры Михаил Пальчин и Дмитрий Болин, – сказал Буторин.

Юраки согласно кивнули.

Степан Варфоломеевич продолжил:

– Вы топите печи, рубите дрова, колите лед для кухни, охраняете оленей и наш станок. Ваши жены латают прохудившиеся сокуи, бокари, вяжут вареги взамен изношенных, стирают наше тельнище и рубище, баньку топят.

– Баньку, которой нет? – засмеялся Иван Маругин.

– Баньку начнем рубить завтра. На днях Хвостов привезет кирпич на каменку. Чтобы плотники жили в тундре – и без бани! Я такого не видел. Завшивеем сразу без мытья, – говорил Буторин. – Одни мужики – на баньку, остальные – просеку рубить. Прямо отсюда. От станка. Дорогу прорубим, потом начнем лиственницу валить. Затягивайте, мужики, потуже кушаки, чтобы пупы не развязались. Лесины – тяжелые, много смолы держат. А енисейцы – будьте начеку. Видели следы волчьи? Каждый должен быть при ружье и с топором. Мало ли какая зверина заявится. Для отгона зверья станем кострища жечь.

Новый день не был похож на прошедший. Яркое солнце слепило рубщиков леса. На косогорах стал проседать снег. Наливались почки ивняка. В иные дни так солнце сушило кору от зимней сырости, что стволы деревьев исходили испариной. Лица плотников покрывались загаром. Перекликались топоры, падали с оханьем лиственницы. Веером рассыпался срубленный с сучьев лапник. Через неделю пробили просеку. Для пробы одну пятнадцатиметровую лесину скатили по косогору. Она докатилась до самого станка, правда, с двумя зацепами. Тонкий конец лесины обогнал толстый комель и развернул ее поперек. Выровняли ломами, надавили, и вскоре она покорно улеглась недалеко от балков.

– Слава богу, удачно выбрали покат, – ликовали Степан с Иваном.

– Сколько силенки сохраним! Надо поуспеть скатить весь лес, пока снег в морозе.

Склон горы теперь белел безлесой дорогой. Вверху, вправо-влево, он расходился широкими вырубленными полосами, правда, не сплошняком, а с одиноко торчащими чахлыми елями или тонкоствольными лиственницами. Это снизу смотрелось снеговой буквой «Т». Горы лапника трещали на огне, пропитанные синим дымом кострища, тепло которого разливалось над грязным, утоптанным и усыпанным зелеными иголками снегом. Дым поднимался до вершины горы, изгибался от дуновения и растворялся в малооблачном небе. Тупились топоры, вонзаясь в стволы, вязли в смоляной паутине, липнувшей к горячему железу.

По вечерам, после ужина, плотники счищали с лезвий цепкую смолу, точили топоры, клинили топорища.

– Сейчас бы керосину, вмиг бы смола отстала от железа, – подсказал Степану старшой церковных плотников. – Топоры вязнут, а пилу и подавно не протянешь. Такая бестия! Душу выматывает у пильщиков, поэтому мы всегда обходим лиственницу Сосна мягкая, дуб твердый, но и с ним с охоткой работается. А лиственница страшит плотников.

– Я понял! – сказал Степан Варфоломеевич и позвал каюра Дмитрия Болина.

– Браток, сгоняй в Дудинское и возьми у Сотникова бочонок керосину. Литров тридцать. Скажи, дела у нас идут споро, но пилы надо чистить керосином. И скажи, пусть Хвостов везет кирпич для бани.

Только уехал Болин, как подул шелоник. Темно-серые облака цеплялись за вершины гор, стряхивая иголки снега, зависали в ложбинах, закрыв для солнечных лучей небесные щели. В лесосеке срывалась поземка, металась по елани, налетала на стволы деревьев, на время угасала и снова вертелась. Ползло по земле снежное марево. Ветер навалился невесть откуда на верхушки, раскачивал, заставлял их скрипеть, биться ветками, нагнетая лесную тревогу. Смешались и вой ветра, и скрип деревьев, и шум россыпей снега, подхваченных его порывами. Степан завалил очередную лесину, поднял голову и с тревогой смотрел на приближающуюся пургу.

– Мужики! – закричал. – Ко мне! Надо убираться восвояси, пока совсем не разгулялось. Жаль! Всю делянку снова присыплет.

Собрали топоры, рогатины. Вешками пометили срубленные лиственницы на случай заноса, погасили костер и гуськом стали спускаться к подножию Рудной. Накинули капишоны парок на головы, отворачивали лица от снежной пыли. В чумах и балках дымились печи. Порывы ветра слизывали дым у самых труб и дымовых отверстий чумов и мигом размывали его в сыром воздухе.

– Сейчас привяжем балки к бревнам, чтоб в пургу не перевернуло. Занесем внутрь дрова, лопаты. Пригодятся в пургу. Запасайтесь терпением, енисейцы! По нужде ходить только по веревке. Черная пурга дня три будет, – предупредил плотников Степан Варфоломеевич.

Енисейцы заулыбались, мол, пошутил Буторин. Тот построжал:

– Я, друга мои, не шучу! В черную пургу потеряться – что сучок топором срубить! Потому веревка к месту! А то выйдешь, упрешься лбом в снежную стену, и завертит тебя ветер-шайтан во все стороны! Рядом с избой находили мертвых, заплутавших в снежной круговерти. Но уж после пурги. Человек кругами ходит у балка или избы, а вовнутрь не попадает. Шайтан его водит, пока не замерзнет.

Енисейцы присмирели. Как-то невольно сжались в жестких парках, будто пытались сохранить телесное тепло на дни черной пурги.

А Степан строжил:

– Ее и зовут черной, что снег темнеет, когда его крутит ветер до двадцати саженей в секунду. Никому спасения нет, если она застает врасплох.

Набожные плотники перекрестились. Быстро закрепили балки, занесли дрова. Решили по очереди чистить снег у дверей каждого балка, чтобы можно выбираться наружу. Кашевар Михаил Парфентьевич с Пальчиным кормили артельщиков. Чайники кипели в каждой «избушке на полозьях». Огоньки свечей вздрагивали при каждом порыве. Балки скрипели от ударов ветра. По крышам и стенам дробно стучал снег, будто кто-то стрелял мелкой картечью. Раскаленные докрасна конфорки печей отдавали тепло, тускнели и снова разгорались закатом от залетающего в трубы свежего ветра.

Когда кашеварил Михаил Парфентьевич, никто не видел, но артельщики, ставшие в пургу лежебоками, без варева не оставались.

Пришвартованные веревками «избушки на полозьях» выдержали беснующуюся стихию. Лишь несколько оленьих шкур, которыми обтянуты балки, лохмотьями висели на стенах. Пурга закончилась к концу третьих суток. Из занесенных балков выбирались через снежные штольни, пробитые в снегу. Прикрывали ладонями глаза от солнечного света. Воздух прозрачен, будто вымыт пургой. Над долиной стояла веселящая тишина. Все в округе казалось чистым, свежим, только родившимся на свет божий. Небольшие светотени лежали у застругов, очерчивая сугробы. В небе кружили совы, выискивая оголодавших за пургу мышей. Куропатки жадно набрасывались на торчащие прутики ивняка, не боясь появившихся из трехдневного заточения людей. Дмитрий Пальчин и юрачки отбрасывали лопатами снег от утонувших в сугробах балков.