Читать интересную книгу Мемуары - Ш Талейран

Объединение двадцати мелких государств и превращение их декретом Наполеона в Вестфальское королевство, созданное для его брата Жерома Бонапарта, породило новые препятствия для его честолюбивых стремлений. В королевство это, имевшее приблизительно два миллиона жителей, целиком вошли владения курфюрста Гессен-Кассельского. Надо вспомнить, что в этом Гессенском государстве воля государя почти полностью заменяла все учреждения и что народ, не обремененный налогами, еще не стремился к другому роду правления.

Вскоре после своего назначения (это то выражение, которое император хотел ввести в употребление) Жером отправился в столицу своих владений, Кассель. Брат назначил ему род регентства, составленного из Беньо, человека большого ума, Симеона и Жоливе, указаниям коих он должен был следовать. Их портфели были полны всевозможными декретами учредительного характера. Прежде всего они привезли с собой из Парижа конституцию; затем они должны были приспособить к ней судебную, военную и финансовую систему. Первым их мероприятием было новое разделение территории, мгновенно нарушившее без помощи революции все традиции, обычаи и связи, созданные временем. Затем были учреждены префектуры, округа и повсюду назначены мэры. Таким образом в Германию был перенесен из Франции весь механизм управления, причем утверждалось, что это ускорило ее развитие. Когда возложенное на них поручение было исполнено, Беньо и Жоливе вернулись во Францию; Жером Бонапарт поспешил облегчить им возвращение туда. Он оставил Симеона в качестве министра юстиции и царствовал затем один, то есть имел двор и бюджет, или, вернее, женщин и деньги.

Двор организовался сам собой, но уже в первые годы было очень трудно установить бюджет, сильно возросший вследствие больших запасных фондов, составлявшихся из половины аллоидальных имуществ Вестфальского королевства, доход с которых Наполеон отписал в свою казну. Эта династия начала с того, чем другие кончают. Уже со второго года царствования Жерома приходилось всячески изворачиваться. Выхода искали не в соблюдении возможной экономии, а в новых налогах. Вместо тридцати семи миллионов дохода, которые были бы достаточны для покрытия необходимых расходов государства, требовалось свыше пятидесяти миллионов. Поэтому прибегли к средству, вызывающему в народе наибольшее недовольство: был выпущен принудительный заем, который сопровождался, как все такие налоги, многочисленными случаями произвола и не был покрыт даже наполовину. Потребности и расходы возросли, наконец, с тридцати семи миллионов до шестидесяти. Кассельский двор стремился соперничать в блеске с Тюильрийским. Молодой государь дал такую волю своим склонностям, что мне пришлось слышать отзыв серьезного и правдивого Рейнгардта, тогдашнего французского посланника в Касселе, утверждавшего, что, за исключением трех или четырех почтенных по возрасту особ, во дворце не было ни одной дамы, на верность которой его величество не приобрел бы прав; и это несмотря на пристальный надзор прекрасной госпожи Трухзесс и госпожи ла Флеш, которой было также поручено наблюдение за обществом, окружавшим молодого принца Вюртембергского(6).

Роскошь двора, его распущенность и разорение страны вызывали ненависть к Франции и императору, которому все это приписывалось; это недовольство не сопровождалось немедленным взрывом только потому, что свойственная немцам безропотность усиливалась страхом, который внушал тесный союз вестфальского короля с французским колоссом. Как должны были относиться заслуженные университеты Геттингена и Галле, которых государем был Жером, к этой необузданной роскоши, к этой распущенности, столь далекой от простоты, скромных нравов и здравого смысла, отличавших эту часть Германии? Неудивительно, что, когда в 1813 году русские войска вошли в Вестфалию, все отнеслись к этому, как к освобождению. А между тем страна снова попадала под власть того самого гессенского курфюрста, который за тридцать лет до того продавал своих солдат Англии(7).

Здесь следует указать на неуместную роскошь этих дворов, созданных Наполеоном. Роскошь Бонапартов не была ни немецкой, ни французской; это была смесь, в некотором роде искусственная роскошь, заимствованная отовсюду. В ней было нечто торжественное, как в Австрии, и какое-то смешение европейского с азиатским, заимствованное из Петербурга. Она рядилась в тоги, взятые в Риме Цезарей, но зато сохранила лишь очень немногое от старинного французского двора, где великолепие отлично скрывалось под очарованием изящного вкуса. Такая роскошь была прежде всего неприлична, а слишком явное пренебрежение приличием всегда вызывает во Франции насмешку.

Род Бонапартов вышел с уединенного, почти не французского острова, где он жил в стесненных условиях; его главой был одареннейший человек, обязанный возвышением военной славе, приобретенной им во главе республиканских армий, которые были сами созданы демократией, находившейся в состоянии брожения. Разве ему не следовало отказаться от старинной роскоши и искать совершенно новых путей даже для легкомысленной стороны жизни? Разве он не представил бы более внушительное зрелище, усвоив благородную простоту, которая внушила бы доверие к его силам и к прочности его власти? Вместо того Бонапарты так заблуждались, что считали ребячливое подражание королям, которых они лишали тронов, верным способом им наследовать.

Мне хотелось бы избежать всего, что может иметь видимость полемики, но, впрочем, мне и не нужно называть имен, чтобы показать, что эти новые династии вредили своими нравами моральному авторитету императора Наполеона. Нравы народа в периоды смуты часто бывают дурны, но мораль толпы строга, даже когда толпа эта обладает всеми пороками. "Люди, развращенные в мелочах,-говорит Монтескье,-бывают в основном очень добропорядочны". И эти самые добропорядочные люди судят королей. Когда они выносят позорящий приговор, власть особенно недавно возникшая, не может не поколебаться.

Гордость испанцев не позволила этому великому и благородному народу так долго сдерживать свое негодование, как это делали вестфальцы. Оно было порождено вероломством Наполеона, а Жозеф ежедневно со времени своего прибытия в Испанию питал его. Он понял, что дурные отзывы о брате равносильны разрыву с ним и что разрыв с братом означает укрепление в Испании. Этим объясняются его речи и его поведение, бывшее всегда в явной оппозиции к воле императора. Он не переставал твердить, что Наполеон презирает испанцев. Об армии, воевавшей с Испанией, он отзывался, как об отбросах французских войск. Он распространял всякие слухи, которые могли повредить его брату, и доходил до того, что раскрывал постыдные для его собственной семьи тайны, иногда даже в самом государственном совете. "Мой брат знает только одну систему управления,-говорил он,-именно управление железной рукой; для достижения этой возможности он считает пригодными все средства"; и он наивно добавлял: "в моей семье я единственный порядочный человек, и, если бы испанцы сплотились вокруг меня, они скоро могли бы уже не бояться Франции". Император, со своей стороны, отзывался в таком же неуместном тоне о Жозефе: он подавлял его презрением, которое он обнаруживал также и перед испанцами; под действием раздражения последние начали, наконец, верить их речам, когда они говорили друг о друге. Гнев Наполеона на брата заставлял его всегда уступать в испанском вопросе первому порыву и постоянно приводил его к серьезным ошибкам. Во всех своих действиях оба брата поступали наперекор друг другу; они никогда не могли столковаться ни по одному политическому проекту или финансовому вопросу, ни по одной военной диспозиции.

Следовало учредить верховное командование, организовать оккупационную и действующую армии, условиться об источниках, из которых можно было бы продовольствовать войска, обмундировывать их и уплачивать им жалование. Все, что могло привести к этой цели, систематически терпело неудачу, потому что Наполеон считался со своими генералами, на которых он привык полагаться; они же всегда-часто даже в личных интересах-прибегали, настаивая на чем-нибудь, к тому банальному предлогу, что, мол, безопасность армии, которой я имею честь командовать, требует того-то или того-то; нередко же неудачи вызывались личной политикой Жозефа, постоянно стремившегося из оппозиции к своему брату возложить на Францию все военные расходы. Для устранения препятствий к осуществлению его намерений, непрерывно создаваемых Жозефом, император предписал своим генералам сноситься непосредственно с его начальником главного штаба, князем Невшательским. Они это и делали, и, даже не столковавшись между собой, а руководствуясь исключительно своими интересами, они во всех своих сообщениях рекомендовали императору отказаться от проекта овладения Испанией для возведения на ее престол члена его семьи; они советовали ему расчленить ее, как Италию, и вознаградить своих храбрых воинов, раздав им там княжества, герцогства, майораты. Мне рассказывали, что герцог Альбуфера, имевший в известном смысле светлую голову, добавлял, что это означало бы возвращение к временам мавританских князей, вассалов западного калифата.