Читать интересную книгу Святая с темным прошлым - Агилета

– И слава Богу еще, – продолжал Филарет, – что мы разгромили турок так, что им теперь долго не собраться с силами. Султан определенно поддержал бы Наполеона, реши тот вторгнуться в наши пределы. Нынче же всю армию можно сосредоточить вдоль нашей западной границы, не оттягивая силы на юг.

– Ты так уверенно говоришь о войне с Наполеоном! – с горечью вступила в разговор Василиса.

– Маменька, сие лишь вопрос времени. Со стороны государя было безумием так долго затягивать эту кампанию с турками. Назначь он Кутузова главнокомандующим на пять лет раньше, война продолжалась бы один год вместо шести.

– Странно, что Кутузов вообще получил сие назначение! – с неприязнью в голосе вмешался Иван Антонович. – После аустерлицкого позора лично я не доверил бы ему командовать и пожарной бригадой.

Филарет, протестуя покачал головой:

– Кутузову нельзя ставить в вину Аустерлиц. С самого начала кампании он был главнокомандующим только на бумаге. Государь не любит его – одному Богу известно, за что – и велел во всем подчиняться бездарному австрийскому фельдмаршалу Макку. Вообразите только: Кутузова с его умом и талантом делать пешкой в неумелых руках!

– Я вижу у Кутузова один бесспорный талант – умение создать себе громкую славу, – непримиримо отрезал Иван Антонович.

– А вы-то его за что так не любите, батюшка? – удивился Филарет, заставляя Василису застыть в неподвижности. – Я не видел другого полководца, который бы так заботился о нуждах армии, как он. Если б вам довелось с ним служить, вы бы сами стали тому свидетелем. Во время той злополучной кампании 1805 года он заметил, как рвутся у солдат сапоги на каменистых дорогах, и попросил австрийцев доставить сапожников на предполагаемые места привалов. Сам следил за тем, чтобы наши доблестные союзники не урезали солдатский паек, и во все солдатские нужды вникал лично.

Василиса думала, что мужу будет нечем крыть такую карту, но он неприязненно сказал:

– Я знаю его с другой стороны. Мне приходилось иметь с ним дело под Очаковом. И, доложу я вам, коварства ему не занимать.

Филарет пожал плечами:

– Полководцу и не пристало быть прямодушным, так же, как и врачу – излишне чувствительным. Вот, например, наш противник в этой турецкой кампании – Ахмет-паша – был давним знакомым, даже приятелем Кутузова. Они сдружились, кажется, во время его посольства в Стамбул. И что же? Когда нам понадобилось собрать сведения о намерениях турок, Кутузов, вполне по-дружески, затеял с пашой переписку. А в ней намекнул, что государь не прочь начать мирные переговоры. Паша ему поверил и не усомнился в том, что наш главнокомандующий действительно долго ждет ответа из Петербурга. А тем временем один из приближенных паши разузнал его планы, а заодно и продал нам четыреста кораблей, на которых янычары собирались форсировать Дунай. Представьте себе, каково пришлось паше, когда он осознал, что мира не предвидится!

– Да, уверять в своем полном дружелюбии, а потом нанести удар – это кутузовская тактика, – мрачно подтвердил Иван Антонович.

Но Филарет стоял на своем:

– Победителей не судят. Турки еще долго будут помнить Рущук.

Василиса приметила, что Никите Комлеву тоже хочется вступить в разговор, но он решительно не знает, кого из спорщиков поддержать. В пользу шурина говорил опыт: Филарет участвовал и в кампании 1805 года, и в последней русско-турецкой войне. Возразить ему означало выставить себя невежей. В пользу тестя говорили родственные чувства: не ссориться же с родней из-за такой безделицы, как некий генерал!

Поразмыслив, Комлев осторожно спросил:

– Неужели при Аустерлице у Кутузова не было возможности повлиять на исход сражения?

Филарет покачал головой:

– Наш государь возомнил себя Александром Великим[87] и этим испортил все дело. Когда Кутузов уже освободился от подчинения австрийцам, и успешно теснил Наполеона, его величество зачем-то вдруг решили прибыть в армию и сами ее возглавить. И тут Кутузова опять лишают права голоса, всем распоряжаются австрийцы, а конец известен! – Филарет махнул рукой.

На какое-то время все опять замолчали. У Филарета стояла перед глазами та страшная картина, что он наблюдал со своей батареи: проломленный ядрами лед озера и обезумевшие от смертного страха лошади, колотящие по нему копытами. Сотни кавалеристов и пехотинцев, отступавших, в попытке спастись, и не подозревали, что бегут поверх своей будущей могилы.

– У помещицы Гольцовой в том бою погиб сын, – подала голос Ольга.

– А у Кутузова – зять, – парировал Филарет. – Да и сам он был ранен в голову.

– Навылет позади обоих глаз? – хором спросили Василиса с Иваном Антоновичем.

– На сей раз нет, – ответил Филарет, – пуля задела щеку.

– А я слышал, будто бы он опять был ранен смертельно, – снова вступил в разговор Комлев.

– Это его неверно понятые слова. Кутузов назвал своей смертельной раной исход боя. Да уж, достойно его седин было расхлебывать кашу, заваренную Александром и Францем[88]. Если ты – император, сие еще не значит, что ты что-то смыслишь в военном деле! Наполеон был единственным полководцем из них троих[89]. А наш доблестный государь удирал с поля боя так, что по дороге растерял всю свиту! В штабе же он решил подлечить себе нервы вином. Так того не нашлось ни капли – все уже выхлебал австрияк.

У Василисы сжалось сердце. Она, разумеется, и раньше знала о поражении при Аустерлице, но лишь сейчас живо представила себе, что должен был пережить Михайла Ларионович, проиграв бой не по своей вине, но при этом неся всю ответственность за разгром армии.

– Должно полагать, – с надеждой сказала она, – что победой над турками Кутузов вернул себе расположение государя?

– Да кто его знает, – неопределенно ответил Филарет. – Александр так мечтал о лаврах победителя, а при Аустерлице ему надавали пинков. Кто в этом виноват? Конечно, Кутузов! Не себя же винить, в самом-то деле! Так что, боюсь, император едва ли изменит к нему отношение, несмотря на любые победы.

Под вечер, когда Филарет с Надеждой ушли прогуляться в луга над Окой, Ольга укладывала младших детей, а Комлев был чем-то занят со старшими, Василиса стояла на крыльце, глядя на садящееся солнце. Сегодняшний разговор всколыхнул ей душу. А, казалось бы, что ей до Кутузова теперь, когда жизнь их обоих склонилась к закату, так ни разу больше и не переплетясь. Ей исполнилось пятьдесят восемь лет, а ему… он, помнится, был на семь лет ее старше… Да, ему – шестьдесят пять. И осталось обоим всего лишь мирно дожить свои дни в христианском благочестии, ей – благоденствуя в окружении семьи, а ему – искупив Аустерлицкое поражение блестящей победой над турками. Каждый из них достойно заканчивает свой век: ее семья дружна и радостна всем на зависть, и сын, и зять преуспевают, каждый на своем поприще, а дочери и невестке покойно за такими мужьями, как они. Внуки ее веселы и здоровы, окружены родительской заботой и относятся к бабушке с почтением и любовью. Соседи ищут ее общества, а крестьяне молятся на барыню-целительницу. Чего еще желать?

Да и Михайла Ларионович оставит по себе добрую память. Славно повоевал, проявил себя как искусный дипломат, а солдатам был добрым командиром. И когда придет его час отойти к своему Творцу, то Кутузов сделает это со спокойной душой и чувством исполненного долга.

Но почему-то по прошествии стольких лет, проведенных порознь, не оставляет ее то чувство, что их путям еще предстоит пересечься, и нечто чудесное, не менее чудесное, чем некогда возникшая меж ними любовь, станет итогом сей новой встречи.

Из глубины дома тихо вышел и встал рядом с ней на крыльце Иван Антонович. Вопреки своему обыкновению, он не обнял жену при этом и даже не прикоснулся к ней: сегодняшний разговор о Кутузове как будто разъединил супругов.

И, сознавая, что не имеет права задавать мужу подобный вопрос, но не в силах от него удержаться, Василиса спросила:

– Так у тебя с ним вышел разговор там, под Очаковом?

– Да, – сухо сказал Иван Антонович.

– И о чем же?

– Большей частью – о военных вопросах, – тем же тоном ответил муж.

«Большей частью»… А в части меньшей Кутузову наверняка удалось что-то выведать о ней. Василиса с такой тоской взглянула на сбегающие вниз белые ступени, как если бы они были склоном меловой горы близ Ахтиара, и к ней вот-вот должен был подняться молодой офицер с веселым взглядом, любопытствующий, что за отшельница объявилась в заброшенном монастыре.

«Любимый! – вдруг отчетливо раздался в голове Василисы ее собственный голос. – Уж скоро мы будем вместе! Ты и не ждешь меня, но я приду».

LVI

«…И вот – горестное известие для всех нас – французский узурпатор вторгся в наши пределы…»

8 августа 1812 года император Александр стоял у окна в своем кабинете и молча созерцал, как шпиль Петропавловской крепости сияет золотом на фоне собравшихся туч. В руках у него было письмо генерал-губернатора Москвы, Ростопчина, написанное двумя днями ранее.