Читать интересную книгу Святая с темным прошлым - Агилета

Василисе доставляло удовольствие позировать живописцу. Замирая в кресле с легкой улыбкой на губах, она была вольна спокойно предаваться своим мыслям, не боясь быть отвлеченной каким-нибудь сиюминутным делом. В мыслях, как правило, господствовали дети. Филарет, коему сравнялось уже шестнадцать, приводил мать в искреннее восхищение не столько успехами в науках и похвалами учителей, сколько твердым пониманием своего пути и умением следовать по нему, опережая других. В отличие от многих соучеников, он проводил время за партой не из покорности родителям, но умело взращивал в себе те знания, семена которых были посеяны на уроках. Да к тому же являлся любимцем товарищей, живым и радостным, легко умеющим сплотить их вокруг себя. Умение предводительствовать давалось ее сыну так же естественно, как некогда далось умение встать на собственные ноги; командиром он был прирожденным.

Изо всех изучаемых предметов юношу более всего привлекало артиллерийское дело. Пушка наделяет бомбардира могуществом громовержца, а могущество испокон веков пленяет мужчин, с ним не способна соперничать ни одна женщина на свете. И, пожалуй, лишь сейчас, наблюдая, как влечет оно ее сына, Василиса смогла понять тот роковой для нее выбор, что некогда сделал Кутузов. Она, девушка низкого происхождения, была очевидным препятствием на пути к его величию, так стоит ли удивляться, что он предпочел обойти ее стороной и далее последовал не обо что не спотыкаясь, но восходя все выше и выше?

– Василиса Филаретовна, вы хотите быть изображенной в роли плакальщицы? – услышала она недовольный голос художника.

Женщина поспешила приободриться и предалась мыслям о дочери, что были для нее куда покойнее. К своим четырнадцати годам Оленька, не будучи красавицей, отличалась тем, что позволяет женщинам самой средней наружности торжествовать над соперницами – ласковым обхождением. Кто бы из мужчин не оказывался подле девушки – соседи-помещики, офицеры расквартированного в Калуге полка, случайные гости – все они тянулись к ее дочери, как иззябшие путники – к очагу, находя в ее глазах тепло, а в голосе – нежность.

Женихи уже принялись наведываться в Знаменское, и самым частым визитером в доме Благово стал Никита Борисович Комлев, адъютант калужского генерал-губернатора. Еще совсем молодой человек, он получил сию должность не без протекции родных сразу после окончания военной школы, и Василиса не могла не вспомнить, что точно таким же образом складывалась поначалу и карьера Кутузова. Пятнадцатилетним выпускником он оказался флигель-адъютантом в штабе петербургского и ревельского генерал-губернатора, немца по национальности, не потрудившегося выучить по-русски и пары слов. Полгода Михайла Ларионович добросовестно перебирал бумаги в канцелярии, попутно совершенствуясь в немецком языке, а после расформирования штаба, со вздохом облегчения вернулся в армию. Комлев же, напротив, и не думал взваливать на себя военные тяготы и лишения. Наслаждаясь могуществом, даруемым властью, он с вожделением взирал на высокие гражданские чины. Сии честолюбивые устремления (в полной мере свойственные и Кутузову, пусть и на другом поприще), весьма импонировали Василисе, и, видя, с каким уважительным восхищением юная Оленька засматривается на Никиту Борисовича, ее мать узнавала саму себя. Чем чаще Комлев появлялся в Знаменском, тем очевиднее становились его будущие намерения, и Василиса, радуясь за дочь, не могла не испытывать к ней вполне понятную зависть: девочке, похоже, удастся то, что не удалось ей самой – стать законной спутницей желанного для нее человека.

Живописец опустил кисть и поманил свою модель взглянуть на полотно. Впервые подойдя к портрету с той стороны, что до сих пор оставалась для нее загадкой, Василиса замерла, и веря, и не веря увиденному. А она хороша! На диво хороша для тех лет, когда деревенские бабы превращаются в старух, а соседки-помещицы уже с грустью готовы махнуть на себя рукой. Если в юности она едва ли могла потягаться с кем-либо красотой, то возраст, считающийся «бабьим веком», решительно выдвинул ее вперед относительно сверстниц. Ее черты по-прежнему нежно и твердо очерчены, не опухли и не оплыли, а подбородок изящно завершает лицо, и не думая ползти к шее бесформенным студнем. Тело ее по-молодому подобрано и хранит прежнюю, почти не измененную временем форму, словно бы и не выносило двоих детей. Только вот глаза… Как же грустны они у нее! Василиса, конечно, догадывалась, что те не могут не отражать скорбь о потерянной любви, как иное лицо вечно несет на себе шрам от ожога или удара. Но полагала при этом, что ее постоянное оживление служит ей вполне сносной маской. Однако живописец оказался талантливей, чем она могла предположить, явив на всеобщее обозрение то, что она искренне считала своей тайной.

– Вы чрезвычайно даровиты! – собравшись с духом, похвалила Василиса Томилина.

«И зачем вы так даровиты!?» – горько упрекнула она его в мыслях.

Через пару месяцев после того, как шумным застольем было отмечено его пятидесятилетие, Кутузов стоял перед зеркалом, готовясь отправиться в Зимний дворец на аудиенцию к императору Павлу. Отражение и радовало его, и удручало одновременно. Радовало двумя рядами золотого шиться на парадном генеральском мундире, равно как и сияющим созвездием орденов на груди. Удручало же тем, что о человеке, глядящем на генерала из зеркала, едва ли можно было сказать «хорош собой», скорее, «велик» или «величествен». И ладно бы еще бессильно полуприкрытый веком правый глаз. Прежде, смотрясь в зеркало, Кутузов видел перед собой мужчину довольно плотного сложения, однако, его мундир никогда не выдавался вперед под натиском живота, а ноги легко входили в голенища сапог. Нынче же… И откуда что взялось при его-то кочевом образе жизни! Но словно бы что-то надломилось в организме к преклонному возрасту, и тот принялся расширять фигуру полководца по всем фронтам.

Кутузов весьма переживал потерю былой стройности и, поелику возможно, выкраивал время для моциона, но, увы, терпел поражение в борьбе с собственным естеством. Тело его становилось все крупнее и крупнее.

Впрочем, если смотреть на вещи философски, мысленно ободрил себя генерал, то нынешнее его телесное изобилие в полной мере отражает изобилие во всем остальном. Все победы, которые только может одержать мужчина к тому возрасту, когда пора подводить итоги, им одержаны. Имя его прославлено, чин высок, дом – полная чаша, и в Зимнем дворце он желанный гость. Разве что богатства он не стяжал, так ведь богатство приносят не чины, а вотчины, а тех у него меньше, чем орденов на мундире. Правда, расходы его вполне приличествуют человеку его положения, но то благодаря умелому обращению с контрактами на поставки в армию. Ну да кто из генералов с ними не мудрит, с контрактами-то? Едва ли найдется такой, кому одного жалования достало бы.

И в семье у него – мир и покой, всем на зависть. Еще с тех самых пор, когда, вскоре после свадьбы, он отбыл служить в новороссийские степи, оставив молодую жену в положении, Екатерина Ильинична уяснила: ее место в Петербурге на должности законной супруги. Там она в окружении родни и станет растить все возрастающее число их дочерей. А мужа будет видеть лишь тогда, когда он сам соизволит ей показаться. Госпожа Кутузова не роптала на свою долю, сознавая, что сие не имеет смысла, и муж был ей за это весьма признателен. Равно как и за то, что дочерей она воспитала в должном почтении к отцу. Сейчас они одна за другой выходили замуж, и ему доставляло удовольствие присутствовать на их свадьбах, сознавая, что заключавшиеся браки лишний раз дают обществу повод с уважением отозваться об отце невест.

Генерал самодовольно улыбнулся своему отражению. На удивление всем, его положение никак не пошатнулось с кончиной императрицы Екатерины и воцарением ее сына Павла. Покровительствовавшая ему государыня преставилась год назад, и с тех пор Петербург не знал покоя: словно джинн, выпущенный из бутылки лишь тогда, когда он перестал уж и мечтать об избавлении, сын Екатерины проявлял не свойственную его натуре жестокость. Все любимцы покойной матери были в одночасье уволены с занимаемых должностей, сосланы в свои имения и публично опозорены. И ладно бы еще надменный временщик Платон Зубов, в свое время открыто насмехавшийся над цесаревичем, или Алексей Орлов, под чьим надзором испустил дух отец Павла, Петр III! Но отставка и бесчестие коснулись и ничем не провинившейся перед новым государем княгини Дашковой, достойно возглавлявшей Академию наук и в последние годы перед смертью императрицы находившейся с нею в весьма натянутых отношениях. И слава Богу еще, что оба милых Екатерине Григория, Орлов и Потемкин, успели к тому времени переселиться в мир иной. Неизвестно, какие унижения ждали бы их, столь много потрудившихся не только на благо своей царственной возлюбленной, но и на благо отечества.