– О, простите меня, ради Бога, ваша милость! Умоляю, простите!
– За что ты просишь прощения, Джек? Или ты вспомнил, как едва не подрался со мной на линкольнском заезжем дворе?
В голосе Анны слышалось лукавство. Она не знала о пущенной сегодня в ее сторону стреле. Но ее слова вызвали в памяти воинов целый рой воспоминаний, от которых щеки этих грубых рубак запылали, как у молоденьких девушек. Кто припомнил сальные шуточки, которые частенько сыпались в ее присутствии, кто иное – когда они, не стесняясь, на виду друг у друга справляли нужду, рыгали или издавали неприличные звуки. Оливер глядел на эту прекрасную леди сияющими глазами, и в памяти его вставал тот час, когда душа его разрывалась от горя и он рыдал у нее на плече, а она утешала его, гладя по волосам и вытирая ему слезы.
Анна повернулась к Майсгрейву:
– А что скажете вы, сэр Филип? Ведь все эти дни вы были очень строги ко мне и взыскательны.
Рыцарь, коротко вздохнув, склонил голову.
– Меня можно понять. Алан Деббич был мальчишкой непокорным, избалованным и упрямым. Но держался он все же молодцом.
Филип посмотрел в ослепительные зеленые глаза Анны. Она глядела на него с тихим весельем. Но взгляд зрелого мужчины разглядел и другое – нежность и призыв, плескавшиеся где-то на дне этого чистого взгляда. Боже правый, как же он раньше не заметил этого?!
Филип удивился, почувствовав глухие удары собственного сердца. Он увидел, что щеки Анны потемнели от румянца… Тогда, у костра, он спал, обнимая эту чертовски обворожительную женщину!
Усилием воли он взял себя в руки. Сделав шаг вперед, рыцарь опустился на колено.
– Простите, миледи. Мой грешный язык не в силах передать все то, что пережил я в сей миг. Но знайте: отныне я ваш верный слуга, и я восхищаюсь вами.
Он склонился и поцеловал край ее платья. Анна глядела на его опущенную голову, на эти чудные кудри и вновь, как раньше, испытывала желание коснуться их, запустить в них пальцы. В эту минуту Анна жалела, что она не Алан Деббич, который мог запросто дотрагиваться до своего рыцаря, врачевать его раны, скакать с ним бок о бок… Ее охватила грусть. Глубоко вздохнув, она подняла свой бокал.
– Сейчас, когда опасности позади, я хочу отдать дань памяти тем, кто начинал с нами путь, но кто не дожил до этой минуты. Тем, кто пал in medio vitae56.
Все выпили и молча сели за стол. Маркиз Монтегю с бокалом в руке отошел в сторону и опустился в кресло у камина.
Поначалу за столом царила напряженная атмосфера. Никто не знал, как держать себя со столь знатной леди. Терялась поначалу и сама Анна, пока ей не пришло в голову, что стоит отчасти возродить прежнего Алана. Тогда она принялась вспоминать все, что произошло с ними в пути за эти дни. Слишком многое теперь объяснилось, слишком многое выглядело в ином свете. И вскоре поднялся громкий хохот. Но иногда смех стихал – когда они вспоминали погибших товарищей или когда Анна рассказала, как покойный Бен Симмел единственный разглядел в ней женщину и предложил свою поддержку.
Сидя рядом с Анной, Филип не мог отвести от нее глаз. Анна чувствовала это и боялась повернуться к нему. Она шутила с Гарри и Джеком, собственноручно наливала вино в бокал Фрэнка, ласково улыбалась Оливеру, но к Филипу обращалась лишь изредка. Она ощущала его взгляд, который разительно отличался от того, каким обычно рыцарь глядел на Алана Деббича. Это и пугало, и было необыкновенно приятно. Возможно, именно этого она и добивалась, когда долго и тщательно выбирала платье и драгоценности, нервничала и бранила служанок, требуя, чтобы они убрали под эннен ее рассыпающиеся, коротко обрезанные волосы, подвели брови и наложили на скулы румяна, чтобы придать лицу нежный оттенок утренней зари. Она долго стояла перед большим венецианским зеркалом, придирчиво осматривая себя, прежде чем сойти в зал. Но теперь она была довольна.
А Филип Майсгрейв, глядя на это полное грации, оживленное и приветливое создание, вновь и вновь задавался вопросом: как мог он не распознать под грубой мужской одеждой всей этой очаровательной женственности?
Рассматривая ее маленькую, словно прозрачную ручку, он невольно вспоминал, как твердо эта рука управляет конем, как ловко обращается с арбалетом, как умело накладывает повязки на раны, и невольно дивился тому, сколько в ней силы. Святые угодники, да кто бы не ошибся, видя, как смело она держится во время любой схватки, как, приподнявшись на стременах, с гиканьем гонит коня, как по-мальчишески задорно шутит, насвистывает или как в дыму и копоти помогает бороться с огнем?
«Она удивительна», – подумал он.
Анна обратила к нему лицо. Ее чудесные глаза словно соперничали с блеском изумрудов на шее и длинных алмазных подвесок, вспыхивающих светлыми огнями.
«Она прекрасна», – решил он, вспоминая, как, обняв ее, засыпал при угасающем свете костра. Его сердце было переполнено нежностью.
Факелы в простенках догорали, и Монтегю распорядился принести еще огня. Все это время он держался в стороне, не мешая племяннице веселиться со своими спасителями.
Разумеется, он считал поведение Анны предосудительным, совершенно немыслимым для девицы столь высокого положения, но делал скидку на то, что коль скоро она вынуждена была пойти на все эти уловки, чтобы спастись от Йорков, то пусть уж в последний раз потешится со своими попутчиками. И дядюшка пошел ей навстречу почти во всем, зная, как баловал и любил ее сам Уорвик.
Но в голове его уже зрел план. Из беседы с племянницей он уяснил, что Майсгрейв везет тайное послание короля к графу во Францию. Что же это за послание, если Эдуард не решился отправить его с королевским курьером, окружил такой таинственностью и, кроме того, вверил рыцарю, который слывет лучшим бойцом в королевстве?
Поначалу все это вызвало у брата Уорвика лишь недоумение, но затем у него появилась мысль добыть письмо, узнать его содержание и самому решить, как поступить дальше. Кто знает, не сможет ли он с помощью этого послания влиять на обоих могущественнейших людей – своего великого брата и короля Англии, который поступил с ним, как считал маркиз, неблагодарно и низко.
Ну а если ничего особенного в письме не обнаружится, то он всегда сможет представить свой поступок как стремление оградить старшего брата от ненужных хлопот. В глубине души Монтегю даже пытался убедить себя, что тем самым исполнит свой долг.
Он подошел к сидящим за столом. Все невольно притихли, словно лишь сейчас заметив, что маркиз все это время находился в зале.
– Час поздний, племянница, и я полагаю, пришла пора вспомнить свое звание. Ступай к себе. Нам же с гостями предстоит еще беседа.
Первым побуждением Анны было подчиниться. Ее дядя Джон исполнил все, о чем она его просила, и, хотя она была возбуждена и не хотела спать, Анна была готова уступить. Уже поднявшись, она хотела удалиться, как вдруг заметила взгляды, которыми обменялись Монтегю и Майсгрейв. Взгляд дяди был пристальным и сосредоточенным, а Майсгрейв весь напрягся, и взор его стал настороженным и острым, как клинок.