Читать интересную книгу Слово о полку Игореве – подделка тысячелетия - Александр Костин

Все это так. Пользуясь безграничным доверием императрицы, граф позволял себе подобные вольности, но это вопрос к его личной совести, однако зачем клеветать на благородного человека? Ответ на этот вопрос может быть только один: за этой, казалось бы, невинной клеветой скрывается некая тайна в процедуре не совсем честного приобретения протографа «Слова» неким лицом духовного сана, который мог «отпустить» этот грех бывшему обер-прокурору Синода. Стало быть, в нечестной процедуре приобретения рукописи «Слова» задействовано высокопоставленное духовное лицо. Г. Н. Моисеева тщательно изучила сохранившиеся описи имущества Спасо-Ярославского монастыря, коих осталось пять из шести, составленных по различным поводам в течение столетия (1691—1788 годы), и в двух последних за 1787 и 1788 годы обнаружила некоторые пометы, которые помогли пролить свет на указанную тайну.

Опись за 1787 год составлена после указа Екатерины II от 3 июля 1887 года о преобразовании Спасо-Ярославского монастыря в Архиерейский дом и во исполнение этого указа.

Имущество монастыря по описи 1787 года Иоиль сдавал архиепископу Ростовскому и Ярославскому Арсению. В конце описи числятся рукописные книги. Причем за десять лет их число увеличилось: Иоиль к книгам относился бережно и доставал их для монастыря.

Итак, в 1787 году в монастырь приехал архиепископ, и Иоиль показал ему библиотеку и рукописи.

Известно, что Арсений был хорошим знакомым Мусина-Пушкина, который имел поместье в Ярославской губернии.

Визит архиепископа в монастырь навел исследователей на определенные рассуждения. Они были подкреплены пометками на описи. Так, на листе 59 против № 247 «Часослов писаной на баргамине» проведена черта и на поле – почти полностью стертая запись; такая же стертая запись имелась на листе 59 против номера 272 «Псалтырь на баргамине». Две стертых записи обнаружены на листе 60 против № 279 «Аввы Дорофея» и против № 285 – «Хронограф в десть», то есть тот самый Хронограф, в самом конце которого была подшита рукопись «Слова о полку Игореве».

Писец, который отмечал крестиками слева от цифр имеющиеся в наличии книги (крестиков нет около № 247, 272, 279) и делал приписки справа, ошибся строкою и первоначально оставил без крестика № 286 «Книга певчая праздники в переплете в десть» и написал на поле «Отданъ». Затем он густо зачеркнул это слово и написал его строкою выше против № 285 «Хронограф в десть».

Так как зачеркнутое слово посредством оптико-фотографического исследования, проведенного Д. П. Эрастовым, хорошо читается – «Отданъ» – и стертые записи (имеющие элементы начертаний выносного «т» и конечного «ъ») полностью совпадают с зачерненной припиской, становится ясным, что при всех четырех отсутствующих рукописях против прочерка, ведущему к правому полю, было отмечено: «Отданъ»[375].

Опись заканчивается подписями архимандрита Иоиля и лиц, принявших от него монастырское имущество. Вышеуказанные пометки означают, что в момент составления описи или даже раньше четыре рукописи были кем-то изъяты из библиотеки. Можно предположить, что архиепископ Арсений обратил на них внимание и сказал старцу, что берет их на время. Иоиль ничего не посмел возразить.

Арсений уехал, увезя рукописи с собой. Но тут случилась новая напасть. В том же 1787 году Екатерина разослала по всем упраздненным монастырям указ сделать опись казенного имущества. Значит, надо снова все проверять. И отвечает за это Иоиль – больше никого в бывшем монастыре не осталось. Требуемая опись была отправлена в Петербург только через год. Может быть, Иоиля мучили болезни, но вернее – беспокоила судьба отданных рукописей, и он пытался их вернуть.

И вот тут, без сомнения, он получил весьма строгое указание от архиепископа: скрыть правду.

И на свет появляется новая опись, обнаруженная в архиве в 1960 году. Эта опись все разъясняет и позволяет понять драму, разыгравшуюся в упраздненном монастыре.

Тех четырех рукописей, перед названиями которых в описи 1787 года стояло слово «отдан», больше нет. В описи 1788 года после их названий следует почти одинаковые фразы, учиненные на полях: «За ветхостию и согнитием уничтожены».

Исследователи (Е. М. Караваева и Г. Н. Моисеева) обратили внимание на то, что в этой описи отмеченные книги и рукописи монастырской библиотеки как ветхие не сопровождались пометками об их уничтожении, в то время как против четырех (№ 249, «Часослов на баргамине»; № 274, «Псалтырь на баргамине»; № 280, «Поучения Аввы Дорофея»; № 286 «Хронограф в десть») стояла вышеприведенная пометка. Кроме того, по сравнению с описью 1787 года в описи 1788 года изменились номера, под которыми перечислены книги. Это объясняется тем, что за прошедший год в ризницу Спасо-Преображенского монастыря поступила печатная книга в двух экземплярах о русско-турецкой войне. Она была включена в опись 1788 года под № 221 «Две книжицы о победе над супостатом в 1787 году», поэтому нумерация «письменных» книг сдвинулась первоначально на два номера («Часослов» № 247 на № 249; «Псалтырь» с № 272 на № 274). Однако в описи 1787 года под номером 278 числились «Иоанна Лествичника две книги», которых не оказалось в описи 1788 года, а поэтому последующие номера изменялись лишь на единицу («Аввы Дорофея» № 279 на № 280; «Хронограф в десть» с № 285 на № 286).

А. В. Соловьев высказал предположение, что четыре вышеуказанные рукописи, отмеченные в описи 1788 года как уничтоженные, были присвоены Иоилем Быковским, а позднее, «когда Мусин-Пушкин приехал в Ярославль, Иоиль продал ему за хорошую цену четыре рукописи, будто бы уничтоженные»[376]. Как видим, над Иоилем долгое время висело подозрение в том, что он тайком торговал казенным имуществом, а начало этому подозрению, как уже нами отмечено выше, положил не кто иной, как сам граф А. И. Мусин-Пушкин. Утверждение А. В. Соловьева базировалось только на анализе описи 1788 года, поскольку о существовании описи 1787 года он не знал. Когда была обнаружена опись 1787 года, где четыре рукописи первоначально значились как отданные, тяжкое подозрение с Иоиля Быковского было снято. Приписка «Отданъ» все поставила на свои места. Эта приписка позволяет предположить, что отданные кому-то рукописи должны были быть возвращены. В ином случае приписка носила бы другой характер, или вообще, если кто-то хотел утаить эти рукописи, они бы просто не были бы включены в опись. Когда же стало ясно, что лицо, взявшее из библиотеки монастыря эти четыре рукописи, не возвратит их, тогда приписки «Отданъ» были с большой тщательностью выскоблены в описи. И только фотоанализ и применение других методов восстановления уничтоженных текстов позволили специалистам прочесть эти приписки. Однако до сегодняшнего дня нет точных данных о том, при каких обстоятельствах А. И. Мусин-Пушкин получил из ризницы Спасо-Преображенского собора четыре древних рукописи и не возвратил их, чем вынудил в описи 1788 года дать заведомо неверные сведения об их уничтожении.

Неясно также, кто отдал – первоначально, видимо, во временное пользование – А. И. Мусину-Пушкину четыре рукописи и позднее, убедившись, что рукописи возвращены не будут, принудил составить акт об их уничтожении.

Ясно одно, что это не мог делать Иоиль, заведомо зная, что он будет разоблачен и обвинен в мошенничестве. Тогда кто? Если вспомнить, что в своем письме К. Ф. Калайдовичу в декабре 1813 года А. И. Мусин-Пушкин писал, что Хронограф со «Словом о полку Игоре» он получил из Спасо-Ярославского монастыря после перенесения в Ярославль архиерейской кафедры из Ростова и ухода архимандрита Иоиля на пенсию, то нам ничего другого не остается предположить, кроме того, что в этой неприглядной истории замешан сам архиепископ Арсений Верещагин. Он был близким другом семейства Мусиных-Пушкиных: Ивана Яковлевича и его сына Алексея Ивановича – богатых помещиков Ярославской губернии, владельцев имения Иломна Мологского уезда. Как справедливо отмечал Г. Ю. Филипповский, дневник Арсения Верещагина проливает свет на отношение ярославского владыки с А. И. Мусиным-Пушкиным и дает «основание говорить о наличии прочной деловой и личной связи» между ними[377]. Арсений Верещагин делал в своем дневнике записи об отсылке А. И. Мусину-Пушкину книг и рукописей. Так, в июне 1789 года «послана еврейская Псалтырь к Мусину-Пушкину при письме[378]. В декабре 1790 года «послана письменная в десть старинная книга «Правила Никейские»[379]. В марте 1797 года в Москве Арсений «благословил старинное Евангелие в десть» А. И. Мусину-Пушкину[380].

В автобиографической записке А. И. Мусин-Пушкин писал, что в его «Собрании российских древностей» хранились рукописи Димитрия Ростовского, Арсения Мацеевича и Самуила Миславского. Очевидно, источник их приобретения был тот же, что и четырех рукописей Спасо-Ярославского монастиря. Арсений Верещагин еще и до упразднения Спасо-Ярославского монастыря, как архиепископ Ростовский и Ярославский, имел право распоряжаться имуществом монастыря, находившегося в его епископии. С 1787 года после переезда в Ярославль он стал его полным хозяином, что видно даже из описи Спасо-Ярославского монастыря 1788 года, когда все «казенное имущество» было поручено сдать ростовскому иеромонаху Серафиму, а не бывшим монахам СпасоЯрославского монастыря. Иоиль Быковский с 1787 года был определен на пенсию, правда большую (500 рублей), что позволяло ему не только не продавать свои книги, но и приобретать все новейшие издания, которыми он пополнял свою библиотеку в 80-е и 90-е годы XVIII века[381]. Но, проживая при монастыре, бывший архимандрит не имел никаких прав. Что он мог противопоставить всевластному архиепископу Арсению Верещагину, пользовавшемуся вниманием со стороны императрицы Екатерины II, находившемуся в дружеских отношениях с ярославским генерал-губернатором А. П. Мельгуновым и другими влиятельными особами, встречи с которыми он постоянно отмечает в своем дневнике?