Когда я возвращался из лесу после поисков меда, я услышал голоса многих людей в лощине у двух больших бавольников. Я сразу увидел, что это были аскари. Чтобы узнать о их намерениях, я подошел к ним. Они лежали на траве у двух больших остроконечных хижин из белой ткани. Я спросил одного из аскари, куда они идут, сказав, что я, мол, бангала. И при разговоре я открывал рот только едва-едва. Аскари поверил мне и сказал, что был приказ сжечь нашу деревню и увести в плен всех мужчин, но что они предпочитают убить нас всех сразу, потому что мы хуже диких зверей и ни на что не пригодны. Я дал ему меду и отошел, чтобы вас предупредить. Но в это время меня увидал христианский колдун и закричал: «Ведь это миема!»
Я побежал, но они бросились на меня со всех сторон и схватили. Они силой открыли мне рот и когда увидели, что у меня остро отточенные зубы, по обычаю нашего племени, они сказали: «Правда, это миема. Не убить ли нам его сразу?» Но оба белых не позволили это сделать. Тогда они связали мне руки и ноги кожаными ремнями, били меня, плевали на меня и стали есть мой мед, говоря: «Тебе не нужен мед, потому что ты ешь только человечье мясо, гиена!»
Потом ко мне подошел еще один. Он стал рвать меня за волосы и громко браниться, но, между прочим, он сказал мне на нашем наречии слова: «И я миема. В твоих волосах спрятан маленький нож».
Когда солнце стало освещать низ деревьев, все ушли. В лагере остались только носильщики. Одного из них приставили ко мне. Я сказал ему, что под бавольниками у меня еще мед, чтобы он его принес. Когда он отошел, я вытряхнул нож из волос, взял его зубами и разрезал ремни. Тогда пришел носильщик и сказал, что меда он не нашел, но нашел нож. Он спросил, не мой ли это. Тогда я бросился на него. Он упал и хотел было закричать. Тогда я убил его. После этого я побежал что было мочи в деревню. Но аскари уже там побывали, там был только дым и огонь. Много убитых лежало в лесу, а живых вели по улице. Я бродил вокруг, чтобы поймать колдуна или кого-либо из них. Но я нашел только тебя.
— Скажи, брат, почему другим племенам не нравится, что мы едим человеческое мясо? Знаешь ли ты это?..
Он не получил ответа, потому что внезапно над ними из черноты ночи раздался голос, полный такой невероятной свирепости, что оба вздрогнули.
— Сумасшедшие лесные демоны, — прошептал старший дрожащими губами, — бежим!
Спотыкаясь и хромая, он направился к воде. Хатако, боязливо озираясь, взял свой нож в зубы и последовал за ним. Не успел он подхватить объятого ужасом брата, как раненая нога поскользнулась и он с шумом упал в воду, а в ответ на это с берега раздался выстрел, подобно грому прорезавший тишину.
Они все это время, не подозревая того, лежали около поста аскари. И как если бы этот выстрел был волшебным словом, которое снимало чары со всех тайн, со всех притаившихся страхов и опасностей ночного дремучего леса, — в этот миг тишина сменилась жуткой симфонией: вой, негодующее хрюканье, удары увесистых кулаков, которые в дикой ярости барабанили по могучим грудным клеткам, шум падающих тяжелых тел, которые продирались через древесные вершины, через лианы и кустарники, и среди всего этого — пронзительный рев человека, охваченного смертельным ужасом. Затем все оборвалось резким криком. Гориллы разорвали на части аскари, который осмелился нарушить их покой…
В стремнине оба пловца вели отчаянную борьбу с течением и со своим суеверным страхом перед лесными демонами. Они находились уже на расстоянии всего нескольких метров от противоположного берега, когда силы совершенно покинули раненого. Хатако быстро подхватил тонущего и продолжал плыть дальше. Но вдруг он почувствовал, как кто-то внезапно вырвал тело из его рук, и оно бесшумно исчезло в воде.
— Брат мой! — закричал он и выскочил на берег, но через мгновение уже ринулся обратно с ножом в руке. Ныряя в темном потоке, он почувствовал на своих бедрах скользкий чешуйчатый хвост и в слепой ярости замахнулся ножом. В следующее мгновение удар хвоста крокодила высоко подбросил его над водой и, описав круг, он шлепнулся на прибрежный ил. Без сил, задыхаясь, оглушенный силой удара, он остался лежать, в бессильной злобе сжимая рукоятку своего ножа.
С того берега послышались возгласы, везде замелькали факелы. Дрожащие отражения скользили по водной глади. Зловеще-алая заря от горящих полей деревни миема озарила ночь. Спокойным белым светом сияли далекие звезды, а ночной ветер со стоном пробегал по угрюмому лесу.
Медленно поднялось темное мокрое тело из прибрежного ила. Грозно, подобно лезвию ножа, занесенного в порыве гнева, сверкнули острые зубы. Людоед расправил плечи и скользнул в глубину непроходимой чащи.
II
Прохладный ветерок разогнал утренний туман, нависший над рекой. Солнечный свет, проникая сквозь листву деревьев, изливался зелено-золотым потоком лучей. Только на середине реки туман еще кружился, то разрываясь на клочья, то снова сгущаясь в тяжелые облака.
Из серого тумана вынырнул человек. Бесшумно опускалось весло в воду, легко и ловко направляя суденышко к берегу. Вся одежда сидящего в ней человека состояла из передника. Его темно-коричневое тело теперь в зеленоватом освещении принимало цвет старой бронзы. Он был среднего роста, строен, но напрягавшиеся при гребле мускулы свидетельствовали о большой силе. Сбоку, на ремне, перекинутом через плечо, висела фляга, рядом с ней, в кожаном чехле — нож с резной рукояткой слоновой кости. На шнурке вокруг шеи были прикреплены кожаный мешочек и деревянная табакерка; медные браслеты охватывали предплечья, а его пышные волосы были перевиты ниткой из красных и белых бус; на уши спадали два коротких черно-белых обезьяньих хвоста. На его лбу были вырезаны в виде украшения четыре квадратных шрама. Пониже этих шрамов была отвесная складка, спускавшаяся до переносицы. Слегка раскосые глаза горели злым, диким огнем. Когда в это мгновение их взгляд быстро и пытливо скользнул по берегу, в них было что-то, напоминавшее взгляд хищника, преследующего добычу. Хищное животное напоминали также белоснежные остро отточенные зубы, сверкнувшие из-под сравнительно тонких для негра губ, когда он открыл рот для негромкого возгласа торжества.
Он нашел то, что искал. Челн стрелой полетел к маленькой бухте. Прямо из ее глубины росли два раскидистых дерева. С их змееобразно изогнутых веток свешивалась густая завеса лиан, усеянная, подобно драгоценному ковру, блестящими пурпуровыми и белыми чашечками цветов. Она была окаймлена нежной бахромой корней, уходивших в прозрачную воду, зеркальная поверхность которой, в свою очередь, ткала второй такой же пышный ковер. Челн направился прямо на нее, завеса раздвинулась, и за ней открылось зеркало чистой воды, скрытое от посторонних глаз кронами деревьев. Вьющиеся растения соткали между ними непроницаемую стену, окружавшую и прятавшую маленькую бухту. Гребец причалил, поднял растительную драпировку, спрятал свой челн между корней красного дерева и опустил опять зеленую завесу. Затем он сел, вынул из кожаного мешочка такой же шарик, как накануне, пожевал его и намазал массу на две ссадины, красневшие на его бедрах.