Читать интересную книгу Долгий путь к себе - Владислав Бахревский

— Ах ты, Боже ты мой! Годков бы сорок скинуть. Уж такой бы гарный казак был, что сама королева от принцев своих напрочь отвернулась…

Старый Квач стоял перед заморским, светлым, как небо, зеркалом, и глядел на себя, и щупал себя, как нового.

Шаровары на нем были шелковые и уж такие зеленые, что даже весенние мартовские зеленя слиняли бы перед подобным чудом. Свитку свою, пропотевшую, драную на спине, локтях, плечах и на груди, он снял и кинул, а надел то, что в глаза просияло. А просиял ему алый, как чума, кафтан на пластинчатых соболях, с огоньками, с соболиной опушкой из хвостов. Пуговицы на кафтане были из чистого серебра, а в то кругленькое серебро вправлены темно-синие каменья. За один такой камешек любая кума голову потеряет. А застежки тоже не простые, шиты серебряной крученой нитью в виде лап, а по краям — окатный, дорогой жемчуг.

Глядь, шуба из красных лисиц, крытая васильковым бархатом. Напялил Квач шубу, в другом сундуке холодные кафтаны, нарядные. Одни запоны чего стоят: изумруды, рубины, а то и белый огонь, шибающий по глазам, как заря. Квач поостерегся снимать с себя то, что прежде надето было. Давай рвать запоны да в мешок кидать, где у него кус сала хранился с луком и хлебом.

Тряханул еще пару сундуков, а в них женские кунтуши. В талию, с узкими рукавами, чтоб в обтяжку, с обшлагами да с отворотами. Кружево все немецкое, с золотыми и серебряными городами, галуны один другого щеголеватей, заковыристей и богаче. Затолкал Квач в свой мешок пару платьев да пару юбок-саян — и полон. Что делать? Давай вокруг себя крутить, под шубу. Старуху утешить хотел. Коли надеть поостережется, так хоть посмотрит всласть.

Набрал дедок добра, сколь на себе унести мог, и тут только опамятовался. Что ж это другие зевают? Побежал своих поискать.

А дверей в доме, как деревьев в лесу. И — никого. Вдруг голоса. Отворил Квач дверь, заранее сияя — вот ведь каков он пан! — да и сморщилась тут его радость, фукнула, как фукает зеленым перезрелый волчий табак.

В белой просторной зале стены в крови, а на большом, как добрый майдан, столе изрубленный саблями пан Четвертинский.

Квач повернулся и пошел прочь от страшного места, и про мешок забыл.

ПИЛЯВА

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Раду собрали по холодку, сразу после заутрени.

— Какое у нас число сегодня? — спросил Хмельницкий у Выговского, поднимаясь на деревянный помост, устроенный на площади у развалин костела.

— Двадцать девятое июня, — ответил Иван Выговский, гадая по лицу, что гетман хотел сказать своим вопросом.

Хмельницкий давно уже приметил: для Выговского вопросов в простоте не бывает, все-то ему чудится двоякий смысл, каверза, потаенный сигнал. Усмехнулся, но тотчас поймал себя на том, что вопрос и впрямь со смыслом. 29 июня — середина лета. Варшава с войной не торопится. Может, ждет осенних холодов, когда казачья голытьба сама собой разбежится по теплым норам. Казака с печи голыми руками бери!

Рада была особая. Чигирин принимал первых послов. Не ахти какие были послы, но уже то дорого, что первые.

Радостно звонили колокола. Казачья рада совпала с днем святых славных и всехвальных верховных апостолов Петра и Павла. Совпала не сама по себе, но по умыслу Богдана Хмельницкого. Все на этой раде совершалось по его велению и в той последовательности, как задумано было самим и обговорено с Выговским.

Верховные апостолы одинаково высоко почитались католической и православной церквями — намек на готовность примирения. И недаром первым был представлен раде игумен Ласка, посланец брацлавского воеводы Адама Киселя.

За два дня, прожитых в Чигирине, монах многое разведал. Многое, да только то, что позволено ему было узнать повелением гетмана.

Посчитал игумен Ласка: в Чигирине, при Хмельницком, десять тысяч казаков и семьдесят четыре пушки. А еще при Хмельницком сотня татар Солтан-мурзы. Мурза посылает вести Тугай-бею, кочующему на Синих Водах, а Тугай-бей шлет гонцов к хану в Бахчисарай. Татары обещают прийти большой ордой в конце августа и всячески подстрекают гетмана не примиряться с поляками.

Приметил Ласка, что казаки спешно и с размахом собирают по всей Украине продовольствие. Опустошают кладовые замков и городов, подчистую забирают господские гумна. И что очень тревожно — большая часть продовольствия на возах. Запрягай лошадь, и поехали.

Одни казаки говорили: у них вся надежда на брацлавского воеводу. Он свой человек, православный. Уж как-нибудь выхлопочет прощение казакам за их самовольство. Но если поляки пойдут войной, то тогда казакам следует соединиться с крестьянскими купами и ударить всей силой на Речь Посполитую, будь она неладна!

Другие, особенно старшины, хотели сразу идти на Запорожье и оттуда вести переговоры с поляками и турками. Многие из старшин боялись черни.

А вот что думал Богдан Хмельницкий, Ласка не знал, и никто ему сказать о замыслах гетмана не смог. Тоже не знали.

Отец Ласка, выйдя перед радой, вручил Богдану Хмельницкому письмо Адама Киселя и представил подарки Войску Запорожскому: серебряные ризы для икон, дорогое облачение для священника, литавры и барабаны, рыболовные снасти.

Принимая письмо и подарки, гетман сказал:

— Войско Запорожское благодарит его милость пана Адама, брацлавского воеводу, за его дружбу и благоволение. Мы обещаем во всем слушать мудрых советов его милости, веруя, что они даны нам ради всеобщего успокоения, а не ради предательства. Слышали мы, что их милости паны Заславский, Конецпольский и Остророг собирают войска, чтобы идти на Украину. Но мы знаем и другое: его милость пан Адам Кисель не хочет войны и добивается у сената прощения проступков казаков. Успокоенные его заступничеством, мы и сами вернулись из похода, и орду, которая хотела идти в глубь страны, удержали.

Сказана была благодарность и самому отцу Ласке за его хлопоты по устройству мира.

И тотчас раде представили черкесских послов. Они предложили гетману помощь: семь тысяч конницы.

Наконец были приняты русские.

Хитроумный отец Ласка так и не понял, сколь высокой степени эти послы. Одеты, как бояре, но от царя ли они или от думного дьяка, ни по их речам, ни по речам Хмельницкого понять было невозможно. Главный из посольства, человек поступи гордой, укорял казаков, что они, люди православные, искали помощи у басурманов. Однако не поспешил пообещать помощи от своего царя, а говорил о мире. Так и сказал: «Худой мир лучше войны».

Русскому этому до боярского звания было как до солнца. Посылал его не царь и не думный дьяк, а всего лишь хотмыжский воевода, и посылал он его не к Хмельницкому — к Адаму Киселю. Посланца перехватили, и гетман уговорил его и его товарищей сыграть роль московского посольства ради дружбы православных народов и чтоб поубавить прыти шляхетским региментарям.

В ответе «московскому боярину» Хмельницкий был краток.

— Мы не вороги царству Московскому, нас не нужно бояться.

И тотчас перешел к делам, громогласие которых предназначалось для ушей посланца Адама Киселя.

— Если наши послы паны Вишняк, Мозыря, Болдарь, Петрушенко, которых мы отправили на сейм требовать вывода польских войск из Украины, уничтожения ординации, навязанной Войску Запорожскому после событий 1638 года, будут возвращены из Варшавы с успехом, я обещаю Речи Посполитой и лично воеводе брацлавскому его милости пану Адаму Киселю наказать самовольников, которые ныне захватывают города и замки. Эти самовольники недавно напали на Новоселку, где усадьба его милости Адама Киселя. Они забрали скот, порох, ружья, палатки, усадьбу разорили, переловили и увели из парков его милости серн. В Мотовиловке и Белогородке опустошили замки, вымолотили все гумна. Самовольники и бунтари-крестьяне взяли Носовку, Сосницу, Мену, Батурлин, осаждают Чернигов. Я посылаю к ним свои универсалы, но они их не слушают. До меня доходят вести, что все эти толпы собираются идти за Днепр, чтобы выбрать себе иного гетмана. А потому, если в Варшаве действительно обеспокоены всеобщим бунтом на Украине, действительно хотят успокоения, то должны не войска собирать против нас, но выслушать наших послов и справедливо решить наши требования.

На том рада была закончена, а послы приглашены на обед к гетману.

В тот же день с посланцем хотмыжского воеводы у Богдана был тайный разговор.

— Я знаю, — сказал гетман, — Адам Кисель подбивает царских воевод и самого царя ударить на бунтовщика Хмеля. Хмель, дескать, наведет на московские города татар. Успокой воеводу: вознамерится хан идти на Москву — со всем Войском Запорожским встану на его пути. Вот тебе письмо. Молю Богом тебя и твоего воеводу, чтобы оно достигло царя. Знай, вручаю тебе саму судьбу украинского народа, который русскому народу единокровный брат.