― А, вот он ты!
Я вылез на траву, снял маску и вытер лицо. Дядька улыбался, разглядывая меня.
— Сколько пометил? ― спросила Машка деловито.
— Одного.― У меня сводило челюсти.
— Эх ты,― сказала Машка. Она помогла мне снять аквастат, и я растянулся на траве.― Вчера он двух пометил,― пояснила Машка.― Позавчера четырех. Если так будет, лучше прямо пе ребираться к другому озеру.― Она взяла полотенце и принялась растирать мне спину.― Ты похож на свежемороженого гусака,― объявила она.― А это Леонид Андреевич Горбовский. Он астроархеолог. А это, Леонид Андреевич, мой папа. Его зовут Станислав Иванович.
Жилистый Леонид Андреевич покивал, улыбаясь.
— Замерзли,― сказал он.― А у нас здесь так хорошо ― солнце, травка…
— Он сейчас отойдет,― сказала Машка, растирая меня изо всех сил.― Он вообще веселый, только замерз сильно…
Было ясно, что она тут про меня наговорила всякого и теперь изо всех сил поддерживает мою репутацию. Пусть поддерживает. У меня не было времени этим заниматься ― я стучал зубами.
— Мы с Машей здесь очень за вас беспокоились,― сказал Горбовский.― Мы даже хотели за вами нырять, но я не умею. Вот вы, наверное, даже не можете представить себе человека, которому ни разу не приходилось нырять на работе…― Он опрокинулся на спину, повернулся на бок и подперся рукой.― Завтра я улетаю,― сообщил он доверительно.― Просто не знаю, когда мне снова случится полежать на травке у озера и чтобы была возможность понырять с аквастатом…
— Валяйте,― предложил я.
Он внимательно посмотрел на аквастат и потрогал его.
― Обязательно,― сказал он и лег на спину.
Он заложил руки под голову и смотрел на меня, медленно помаргивая редкими ресницами. Было в нем что–то непобедимо располагающее. Не знаю даже, что именно. Может быть, глаза ― доверчивые и немного печальные. Или то, что ухо у него оттопыривалось из–под повязки как–то очень уж потешно. Насмотревшись на меня, он перевел глаза и уставился на синюю стрекозу, качающуюся на травинке. Губы у него нежно вытянулись дудкой.
― Стрекозочка,― произнес он.― Стрекозулечка. Синяя… Озерная… Красавица… Сидит себе аккуратненько, смотрит, кого бы слопать…― Он протянул руку, но стрекоза сорвалась с травинки и по дуге ушла к камышам. Он проводил ее глазами, а потом снова улегся.― Как это сложно, друзья мои,― сказал он, и Машка тотчас села и впилась в него круглыми глазами.― Ведь совершенна, изящна и всем довольна! Скушала муху, размножилась, а там и помирать пора. Просто, изящно, рационально. И нет тебе ни духовного смятения, ни любовных мук, ни самосознания, ни смысла бытия…
― Машина,― сказала вдруг Машка.― Скучный кибер!
Это моя–то Машка! Я чуть не захохотал, но сдержался, только засопел, кажется, и она посмотрела на меня с неудовольствием.
― Скучный,― согласился Горбовский.― Именно. А теперь представьте себе, товарищи, стрекозу ядовито–желто–зеленую, с красными поперечинами, размах крыльев семь метров, на челюстях черная гадкая слизь… Представили? ― Он задрал брови и посмотрел на нас.― Вижу, что не представили. Я от них бегал без памяти, а у меня ведь было оружие… Вот и спрашивается, что у них общего, у этих двух скучных киберов?
— Эта зеленая,― сказал я,― с другой планеты, вероятно?
— Несомненно.
— С Пандоры?
— Именно с Пандоры,― сказал он.
— Что у них общего?
— Да. Что?
— Это же ясно,― сказал я.― Одинаковый уровень переработки информации. Реакция на уровне инстинкта.
Он вздохнул.
― Слова,― сказал он.― Правда, вы не сердитесь, но это же только слова. Это же мне не поможет. Мне надо искать следы разума во Вселенной, а я не знаю, что такое разум. А мне говорят о разных уровнях переработки информации. Я ведь знаю, что этот уровень у меня и у стрекозы разный, но ведь это все интуиция. Вы мне скажите: вот я нашел термитник ― это следы разума или нет? На Марсе и Владиславе нашли здания без окон, без дверей. Это следы разума? Что мне искать? Развалины? Надписи? Ржавый гвоздь? Семигранную гайку? Откуда я знаю, какие они оставляют следы? Вдруг у них цель жизни ― уничтожать атмосферу везде, где ни встретят. Или строить кольца вокруг планет. Или гибридизировать жизнь. Или создавать жизнь. А может быть, эта стрекоза и есть в незапамятные времена запущенный в самопроизводство кибернетический аппарат? Я уж не говорю о самихносителях разума. Ведь можно же двадцать раз пройти мимо и только нос воротить от скользкого чучела, хрюкающего в луже. А чучело рассматривает тебя прекрасными желтыми бельмами и размышляет: «Любопытно. Несомненно, новый вид. Следует вернуться сюда с экспедицией и выловить хоть один экземпляр…»
Он прикрыл глаза ладонью и задудел песенку. Машка ела его глазами и ждала. Я тоже ждал и думал с сочувствием: плохо работать, когда задача не поставлена четко. Трудно работать. Бредешь, как впотьмах, и нет тебе ни радости, ни удовольствия. Слышал я об этих астроархеологах. Нельзя было к ним относиться серьезно. Никто и не относился.
― А разум в космосе есть,― сказал вдруг Горбовский.― Это несомненно. Уж теперь–то я знаю, что есть. Но он не такой, как мы думаем. Не тот, которого мы ждем. И ищем мы его не там. Или не так. И попросту не знаем мы, что ищем…
«Вот именно,― подумал я.― Не тот, не там, не так… Это же несерьезно, товарищи… Ребячество сплошное…»
— Вот, например, Голос Пустоты,― продолжал он.― Слыхали? Наверное, нет. Полсотни лет назад об этом писали, а теперь уж и не пишут. Потому что, видите ли, нет никаких сдвигов, а раз нет сдвигов, то, может, и Голоса–то нет? У нас ведь хватает этих зябликов ― сами в науке разбираются плохо от лености или там плохого воспитания, но понаслышке знают, что человек–де всемогущ. Ай–яй–яй, стыдно, нельзя, не будем… Этакий дешевенький антропоцентризм…
— А что это такое ― Голос Пустоты? ― спросила Машка тихонько.
— Есть такой любопытный эффект. На некоторых направлениях в космосе. Если включить бортовой приемник на автонастройку, то рано или поздно он настроится на странную передачу. Раздается голос, спокойный и равнодушный, и повторяет он одну и ту же фразу на рыбьем языке. Много лет его ловят, и много лет он повторяет одно и то же. Я слышал это, и многие слышали, но немногие рассказывают. Это не очень приятно вспоминать. Ведь расстояние до Земли невообразимое. Эфир пуст ― даже помех нет, только слабые шорохи. И вдруг раздается этот голос. А ты на вахте ― один. Все спят, тихо, страшно ― и этот голос. Да, неприятно, честное слово. Существуют записи этого голоса. Многие бились над дешифровкой и бьются сейчас, но, по–моему, это бессмысленно… Есть и другие загадки. Звездолетчики многое могли бы порассказать, только они не любят…― Он помолчал и добавил с какой–то печальной настойчивостью: ― Это надо понять. Это не просто. Ведь мы даже не знаем, чего ждать. Они могут встретиться с нами в любую минуту. Лицом к лицу. И ― вы понимаете ― они могут оказаться неизмеримо выше нас. Совсем не такие, как мы, и вдобавок неизмеримо выше. Толкуют о столкновениях и конфликтах, о всяком там различном понимании гуманности и добра, а я не этого боюсь. Боюсь небывалого унижения человечества, гигантского психологического шока. Ведь мы такие гордые. Мы создали такой замечательный мир, мы знаем так много, мы вырвались в Большую Вселенную, мы там открываем, изучаем, исследуем ― что? Для них эта Вселенная ― дом родной. Миллионы лет они живут в ней, как мы живем на Земле, и только удивляются на нас: откуда такие появились среди звезд?..
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});