-- Сколько же вы дней будете идти до устья Эдягу-Чайдаха?
-- Сказать не могу, видишь, время какое пришло, олень одно место не кормится, бежит по тайге, как сумасшедший, ищет гриб, на дымокур не приходит. Трудно искать его. Если бы не эта беда, за пять дней дошли бы с Николаем.
-- Пять дней?! Это очень долго, Улукиткан. Нас, вероятно, пронесет быстрее до Эдягу-Чайдаха.
-- Подожди, может, не пронесет, -- сказал он просто. -- Ты не знаешь.
-- Хорошо, Улукиткан, не будем считать дни, мы встречаемся на устье Эдягу-Чайдаха. Если что случится, и нас не дождетесь -- возвращайтесь домой,
-- Все будет, как сказал.
Еще долго костер отбивался от наседающего мрака ночи. Долго не смолкал говор. Мы трое подтвердили " друг другу, что отправляемся в этот маршрут совершенно добровольно, что все одинаково несем ответственность за жизнь каждого из нас. Трофим и Василий Николаевич поклялись повиноваться мне при любых обстоятельствах, даже если это будет связано с риском для жизни.
Остаток ночи пролетел быстро. Начинался рассвет. Тьма пугливо убегала за мысы. Шальная Мая скакала по каменистым грядам и ревом будила тишину.
Лодка, на которой мы должны отплыть, сделала искусным мастером -Василием Николаевичем. Уж он постарался: кокорины вытесал из лиственничных корней, набоки к бортам прибил добротные, без сучочка. Посудина получилась емкая, килограммов на семьсот груза, только длина ее не в пропорции с шириной -- коротковата лодка. Но тут мастер не виноват -- не нашлось доброй лесины.
Лодка лежит на берегу вверх дном, греет на солнце брюхо. Рядом шесты, весла, все Строганов, новенькое.
Мы стащили лодку в воду, и Трофим не выдержал, чтобы не показать нам свое искусство. Реку он любит и шест предпочитает посоху.
Засучив штаны выше колен, Трофим уперся расставленными ногами в дно лодки и бросил косой взгляд на реку, туда, где плескался перекат. От первого сильного удара шестом долбленка вздрогнула, словно табунный конь, почуяв седока, и рванулась вперед. Еще удар шестом, второй, третий... С ревом наплывает перекат. Волны дробятся о лодку, хватаются за нос, напирают пенистыми беляками.
Трофим, выгибая спину, бросает шест далеко вперед, давит на него всей своей тяжестью и гонит долбленку в горло прохода.
Вот лодка взлетела на последний гребень, еще мгновение -- и кормщик, уходя дальше по гладкому сливу, махнул нам рукой.
-- Хороша долбленочка! Угодил, ей-ей, угодил, Василий! -- говорит он, возвращаясь.
Загружаем лодку. Дно замащиваем сухими жердями, а поверх расстилаем брезент. Все, без чего сможем обойтись пять-шесть дней: неприкосновенный запас продуктов, одежды, личные вещи -- укладываем вниз. Остальное: спальные мешки, посуду, рацию, немного продуктов, все, что нужно будет каждодневно на стоянках, уложим сверху утром.
Василий Николаевич с Трофимом вырубили березовый корень, прикрепили к нему тяжелый камень -- это якорь. Он пригодится: в случае опасности можно будет задержать бег лодки.
Вечером вызвали штаб. Явились все станции пожелать нам счастливого пути. Я передал последние распоряжения по экспедиции, попросил Плоткина организовать дежурство станций. Хотя мы и оставили для своей рации ранее установленное время работы, но мало ли что могло случиться... Ежедневно с семи до двадцати четырех часов в эфире нас будут караулить.
Условились и с главным инженером экспедиции Хетагуровым. Он будет встречать нас на устье Маи дней через семь. Там совместно и решим все вопросы, связанные с проведением геодезических работ по этой реке.
-- Еще передай одну радиограмму в штаб, и на этом закончим, -- говорю я Трофиму, кладя перед ним исписанный клочок бумаги.
Он, как обычно, читает текст вслух, но с первого же слова голос его падает, глохнет, переходит в шепот: "Плоткину. Прошу организовать переезд Нины с сыном из Ростова в Зею. Предварительно свяжитесь по прямому проводу, передайте ей, что это желание Трофима и мое. Работой будет обеспечена. Можете послать за ней человека".
Трофим долго смотрит на исписанный лист, тщетно пытаясь скрыть от меня волнение. Потом уверенно кладет руку на ключ передатчика.
На смену закатившемуся солнцу появилась кособокая луна. Серебром вскипели перекаты. Оконтурились чернотою горбы хребтов.
Позже, в одиннадцать часов, как условились, отозвалась наша станция из районного поселка Бомнак на Зее. Это последняя попытка получить от местных жителей какие-либо сведения по нашему маршруту. От Улукиткана мы знаем, что летом эвенки не посещают Маю. Он объясняет это ее недоступностью для оленей. А для людей? Нам важно было знать, что скажут другие?
У микрофона оказался районный прокурор, местный эвенк, по фамилии Романов. Когда я ему сказал, что мы собираемся пройти Маю на оленях, он удивился:
-- Кто вам посоветовал? Разве в тайге не осталось троп наших отцов? -спрашивает прокурор. -- Только сумасшедший рискнет идти на оленях, там прижимы, пропадете!
-- А если на лодке?
-- Да и на лодке никто не плавал. Разобьетесь и не выберетесь.
-- Нами руководит не спортивный интерес, а необходимость, -- сказал я. -- Если река недоступна для каравана и для лодки, придется изменять проект, а для этого нужно время и лишние средства. Но представьте себе, что мы согласимся с ее недоступностью, откажемся от работы на ней без обследований, а позже выяснится, что по Мае можно пройти. Кто же нам простит такое? Лучше помогите советом.
-- Мой дед говорил про Маю так: если бросить бревно в реку у Большого Чайдаха, оно до устья не доплывет, измочалится. Что я могу вам посоветовать в этом случае? Вернитесь!
Я отблагодарил прокурора за совет, но от маршрута не отказался. Наоборот, его предупреждение окончательно утвердило во мне решение идти по Мае. Будь что будет -- мы поплывем!
Скоро рассвет. Пора на покой. Я забираюсь в спальный мешок, лежу в странном полузабытьи. Пытаюсь представить себе нашу жизнь в этом ущелье, где мы будем лишены необходимого, где опасность встанет перед нами с первого шага и не отступится до конца путешествия. Проскочим ли? Улыбнется ли и на этот раз нам счастье? Мысли меняются, как весенние облака в зависимости от того, с какой стороны дует ветер. Я могу убедить себя самыми неопровержимыми доводами, что избранный нами путь полон коварных неожиданностей, НО чувствую, что отступиться от него не могу.
Нет, и верю в успех!
Я слишком уверен в своих спутниках. Более смелых и стойких не найти. Без колебаний вручаю им свою судьбу.
В день отплытия, седьмого августа, было свежо. На реке перекликались кулички. Ко мне подошел Улукиткан.
-- Однако, твой путь обязательно кончится хорошо, -- сказал он обрадованно и серьезно. -- Теперь сердце мое не болит.
-- Спасибо, Улукиткан, за теплое слово. Как угадал?
-- Сон видел. Будто я дома, уже пришла зима, совсем холодно стало. Люди с моря передали, что ты шибко больной лежишь, один тайга, никого нет. Как, думаю, один, больной, надо ходить искать тебя, хороший чум делать. Котомку взял и пошел на лыжах. Мороз под дошку лезет, остановиться -- оборони бог, нельзя, схватит. Иду сосняком. Пора бы ночевать. Ищу место, да не сразу хорошее найдешь. Хожу долго туда-сюда. Вижу, с дерева шишки падают, все в одно место, в одну кучу. Ну, думаю, совсем хорошо, на всю ночь их хватит и дров не надо. Поджег шишки, набрал в котелок снега, чай, думаю, надо варить. Шишки разгорелись хорошо, тепла много. А сам думаю: где искать тебя буду, как бы уже не пропал, такой холод. Смотрю на костер, что, думаю, такое? Из огня ты поднимаешься, мучаешься, тебе шибко больно. Я хотел помогать, да не могу, рукам горячо. Потом шишки сгорели, ты встал, совсем такой, как сейчас, говоришь: "Здравствуй, Улукиткан! Люди меня похоронили, шишками засыпали, хорошо, что ты пришел, отогрел, теперь ходить будем вместе..." Сон не обманет, обязательно увидимся!
Я рад, что беспокойство старика рассеял сон.
Догружаем лодку, накрываем поклажу брезентом и туго увязываем веревками так, чтобы при любой аварии ничто не могло выпасть в воду. Командует долбленкой Трофим. На реке мы с Василием в полном его распоряжении.
Погода великолепная: в вышине голубеет обширное небо. В отдалении синеют хребты, над рекою клубится туман, пронизанный лучами только что поднявшегося солнца. В природе какая-то необыкновенная свежесть, и от этого на душе легко.
Наступила минута расставания. Улукиткан вдруг за" беспокоился. Ласковое, но несколько рассеянное выражение на его лице сменилось настороженностью, словно только сейчас старик понял, куда мы отправляемся. Наши руки скрестились. В этот момент, кажется, он не верил в свой сон, и тяжело было оставлять старика опечаленным за нашу судьбу.
-- Помни, смерть сильная, шутить не надо с ней.
-- Не беспокойся, Улукиткан, еще встретимся.
-- Только не гордись, у красавицы тоже горе бывает.
Старики усаживаются на камни, и оба внимательно следят за нами. Бойка и Кучум уже заняли свои места. Затем садится кормовщик. Мы с Василием Николаевичем на носу дозорными -- держим наготове шесты, чтобы вовремя оттолкнуться или направить лодку в нужном направлении. У ног Трофима на корме лежит якорь -- наша надежда.